Кейт Аткинсон - Большое небо

– А сейчас они где? – спросил он Винса. – Томми, Энди и Стив?

– Где Стив, не знаю. Томми только что уехал, я видел. Энди где-то здесь. Вряд ли ушел далеко. Я его подстрелил.

– Вы его подстрелили ?

– Ну да.

Не для форсу, значит.

– Винс, мне будет гораздо лучше, если вы уберете пистолет.

– Честно говоря, мне будет гораздо лучше, если не уберу.

Шагая по коридору, Джексон местами видел на стенах кровь, а на лестнице заметил кровавый отпечаток – едва ли добрый знак. В детском саду у Марли дети смастерили дерево, повесили на стенку. Вместо листьев на дереве росли отпечатки детских ладоней, зеленой краской разных оттенков, и учительница мисс Картер подписала их именами. Назвала все это «Древо жизни». Интересно, помнит ли Марли. Она была ветвью древа жизни Джексона. А теперь растит собственное древо – пускает корни, отращивает ветки. В этом дремучем лесу метафор Джексон что-то заплутал.

Все деревья и метафоры выветрились из головы без следа, едва Винс открыл дверь в одну из палат. Вот они где. Женщины. Джексон насчитал семь, в аварийном состоянии разной степени – все обдолбаны по самое не могу, у всех руки скручены пластиковыми шнурами. Воздух железисто пахнул свежей кровью. Словно в прихожую скотобойни зашел.

– Винс, я звоню спасателям, ладно? – сказал Джексон.

Пускай человек с пушкой считает, что командует здесь он. Поскольку так, будем честны, дело и обстоит.

– Только в полицию не надо, – сказал Винс.

– Без полиции тут никуда. Я уже насчитал три особо тяжких – и это минус человек, в которого вы стреляли.

Вот уже сутки Джексон только и делает, что (безуспешно) уговаривает разных людей взяться за ладошки длинных рук закона.

– Никакой полиции, – невозмутимо сказал Винс. – Я прослежу.

«Я прослежу»? Это что значит? – недоумевал Джексон, трижды подряд нажимая девятку на телефоне.

– Здесь не ловит, – сообщил он Винсу и предъявил телефон – смотрите, мол. – Я выйду в коридор, хорошо?

Не хватало только, чтобы спасатели угодили тут в засаду. Одного человека Винс уже подстрелил – кто поручится, что он не готов продолжить? А если он выберет классический сценарий «убийство / самоубийство» в ореоле гнева и, как полагается камикадзе, прихватит с собою всех, кто под руку подвернется?

Пряча телефон в ладонях, чтобы приглушить разговор, Джексон продиктовал диспетчеру номер своего прежнего удостоверения и понадеялся, что проверять никто не будет. Прикидываться полицейским – преступление, но вокруг, куда ни плюнь, творились деяния, которые в преступной иерархии располагались гораздо выше. Увы, голос диспетчера в трубке стал прерываться, растворился в эфире, а Джексона раскрыли: подошел Винс.

– Вы же не вызвали полицию? – спросил он и пушкой указал на дверь в палату, словно уличное движение регулировал.

– Нет, – правдиво ответил Джексон. – Не вызвал.

Со своим верным «лэзерменом» он обошел девушек, по очереди перерезая им шнуры. Девушки шарахались и от него, и от ножа, а он твердил:

– Все хорошо, я полицейский, – что вроде как должно обнадеживать больше, чем то же самое, но в прошедшем времени, хотя девушкам без разницы – английский у всех неродной.

В конце концов их успокоил его тон. Джексон проверил, все ли целы. В основном синяки – такие появляются, если человека бить. Джексон подумал про Кристал Холройд, про то, как ее лупили вчера. До сих пор вздрагивал при одном воспоминании. Не может быть, что она знала об этом заведении, знала, чем Томми зарабатывает, чем оплачивает благополучие, какое было ей неведомо до встречи с ним. Хотелось верить, что она из праведных.

Винс между делом сунул пистолет в кобуру, а кобуру запихал под ремень на спине и теперь отпаивал девушек водой, шепча:

– Уже все хорошо, не бойтесь.

Джексон взглядом ощупал пистолет. Как у Винса реакция? Готов он по правде пристрелить Джексона? Вряд ли – вон как он нежен с девушками, – но готов ли Джексон рисковать?

Они работали, как санитары на поле брани, – быстро и четко. Палата и впрямь смахивала на зону военных действий. Здесь разворачивался очередной бой в войне против женщин.

Сказка стара как мир. Какой-то Дисней, подумал Джексон. Когда Марли была маленькая, они вместе смотрели «Красавицу и чудовище» на видеокассете из «Блокбастера». (Видеокассета! Милый боженька, это же какой-то артефакт с Ковчега.) А теперь Марли повстречала своего Прекрасного Принца, готовилась отведать своего «долго и счастливо». Отравленное яблоко. («Пап, почему ты не можешь за меня порадоваться? Что с тобой такое, а?») Марли двадцать три – она запросто могла оказаться одной из тех, кого держали под замком в «Белых березках». Здесь у каждой девушки есть история – жизнь, не история, – но их всех превратили в анонимный товар. От одной мысли ныло сердце. За них. За всех девушек. За всех дочерей.