Томас Харрис - Восхождение Ганнибала

Два полицейских, которые были на рынке, постучали в дверь и вошли. Они встали у стены, краем глаза разглядывая леди Мурасаки.

– Кто-нибудь из присутствующих здесь наносил вам удары или оказывал сопротивление? – спросил у них комиссар.

– Нет, месье комиссар.

Комиссар кивнул, разрешая приступить к дальнейшему изложению событий.

Полицейский постарше заглянул в записную книжку:

– Зеленщик Бюло утверждает, что мясник потерял разум и пытался схватить нож, крича, что перережет всех вокруг, в том числе и всех монахинь в храме.

Комиссар возвел глаза к потолку, пытаясь набраться терпения.

– Мясник был вишистом [23] Вишист – сторонник профашистского французского правительства, находившегося во время войны в г. Виши. , и его у нас терпеть не могут, как вам, возможно, известно, – сказал он. – Я с ним разберусь. Я очень сожалею, что вам нанесли такое оскорбление, леди Мурасаки. Молодой человек, если ты когда-нибудь снова услышишь, как оскорбляют эту даму, я хочу, чтобы ты обратился ко мне. Ты меня понял?

Ганнибал кивнул.

– Я никому не позволю нападать на кого бы то ни было в нашей деревне, если только мне самому не надо будет на кого-то напасть. – Комиссар встал из-за стола и остановился за стулом мальчика. – Извините нас, мадам. Ганнибал, пройдем-ка со мной.

Леди Мурасаки взглянула на комиссара. Он слегка покачал головой.

Комиссар провел Ганнибала в противоположный от входа конец полицейского участка, туда, где находились две камеры – одну занимал крепко спавший пьяница, другую совсем недавно освободил шарманщик с обезьянкой, чья плошка с водой еще стояла на полу.

– Зайди и постой там.

Ганнибал встал посередине камеры. Комиссар захлопнул дверь с таким грохотом, что пьяница зашевелился и забормотал во сне.

– Посмотри на пол. Видишь, какие там пятна, как рассохлись доски? Они просолились от слез. Толкни дверь. Давай толкай! Видишь, она с той стороны не открывается. Темперамент – полезный, но очень опасный дар. Будь рассудителен, и ты никогда не попадешь в камеру вроде этой. Я никому не предоставляю больше одного шанса. Сейчас этот шанс – твой. Но больше так не делай. Никого никогда не избивай… мясными продуктами.

Комиссар проводил леди Мурасаки и Ганнибала до машины. Когда Ганнибал сел в машину, леди Мурасаки тихо обратилась к полицейскому:

– Мне не хотелось бы, чтобы мой муж узнал об этом. Доктор Руфен, очевидно, сможет объяснить вам почему.

Комиссар кивнул:

– Если граф как-то узнает об этом и спросит меня, я скажу, что на рынке была пьяная драка и мальчик случайно оказался в самой гуще. Сожалею, если граф не очень хорошо себя чувствует. Во всем остальном он счастливейший из людей.

Вполне возможно, что граф, работая в замке в полном одиночестве, никогда и не услышал бы об этом инциденте. Но вечером, когда он, отдыхая, курил сигару, шофер Серж вернулся из деревни с вечерними газетами и отозвал графа в сторонку.

Пятничный рынок проходил в Вильере, в десяти милях от замка. Граф, серый после бессонной ночи, выбрался из машины, как раз когда мясник Поль тащил к себе в палатку тушу ягненка. Трость графа разбила мяснику верхнюю губу, и граф продолжал наносить ему удары тростью.

– Кусок дерьма, ты еще смеешь оскорблять мою жену!

Поль бросил тушу и с силой оттолкнул графа: худой и легкий граф отлетел к прилавку, ударившись спиной, и снова бросился на мясника, размахивая тростью. Но вдруг остановился, на лице его появилось удивленное выражение. Он попытался прижать руки к груди, но не успел и упал лицом вниз на пол мясницкой.

Испытывая отвращение к заунывному нытью, блеющим звукам псалмов и монотонности заупокойной службы, Ганнибал, тринадцати лет от роду и последний потомок древнего рода, стоял рядом с леди Мурасаки и Чио у дверей храма, машинально пожимая руки покидавшим храм людям, которые присутствовали на похоронах. Женщины, выходя, сразу же снимали с голов косынки и шарфики: после войны здесь воцарилась нелюбовь к таким головным уборам.

Леди Мурасаки выслушивала соболезнования, любезно и корректно на них отвечая.

Ганнибал так остро ощущал ее усталость, что вдруг обнаружил, что заговорил сам, только бы ей не пришлось говорить. Но его вновь обретенный голос очень скоро упал до хриплого шепота, больше похожего на карканье. Если леди Мурасаки и была удивлена, услышав его, она никак не дала этого понять, только взяла его руку в свою и крепко сжала, в то же время протянув другую очередному выразителю соболезнований.