Олег Рой - Оправдание невиновных

— Ну не то чтобы… но как-то это все странно…

— Не, — наморщив носик, она замотала головой, — он просто весь насквозь правильный, а никакой не маньяк. Он даже когда… ну… это самое… ну вы понимаете? — для бывшей вокзальной побродяжки, а ныне рыночной ларечницы Лера демонстрировала удивительную стеснительность. — Ну так никаких извращений, ничего вообще… такого. Ну как пишут или в кино даже показывают — ну там на полу или в ванной, или чтоб связывать или еще как-то эдак. Только в кровати, при выключенном свете, при задернутых шторах. Ляжет сверху, две минуты — и готово. Даже не запыхается.

Этот Кащеев — тот еще персонаж, бормотала Арина, размашисто шагая от кафешки, где угощала Леру пирожными и горячим шоколадом, к автобусной остановке. Вот только, осадила она сама себя, быть «тем еще персонажем» — не преступление. Ну взгляд у него тяжелый, а характер — и того хуже. И что? Почему Соня от супруга погуливала — в любом смысле этого слова — теперь понятно. От такого, пожалуй, загуляешь. Вот только тщательнее выбирать надо было — с кем «загуливать». Глядишь, и мальчик бы сейчас был жив.

Но зачем Кащеев к ней после съемок подошел? И зачем дожидался ее у следственного комитета?

И в дом пустил. Почему? Зачем? Чтобы поглядеть своим тяжелым взглядом?

Мать Кащеева оказалась высокой сухопарой особой неопределенного возраста — желтоватая кожа туго обтягивала скулы и подбородок, вокруг плотно сжатых тонких губ ни одной морщинки — не то ей сорок, не то семьдесят, не то все сто пятьдесят, не поймешь. Правда, раз сыну ее за сорок, значит, матери уж точно в районе семидесяти. Но как сохранилась! Сохранилась, да. Сохранность мумии. Точно. Вот мумию-то она и напоминала. Хороша семейка: сын — доисторический ящер с ртутно-тяжелым взглядом, мать и вовсе мумия.

— Чего вам надо? — угрюмо буркнула мумия.

— Просто поговорить, — миролюбиво улыбнулась Арина.

— Чего там говорить, вот еще! Из газеты, что ли? — тонкие губы искривила не то презрительная, не то возмущенная гримаса. — Пошла вон!

— Вообще-то я следователь.

— И что теперь? В ножки вам кланяться? — удостоверение не произвело на мумию никакого впечатления. — Соньку, шалаву, упустили, а теперь давай заново разговоры разговаривать? Все, проехали, до свиданья.

Она попыталась закрыть дверь, но Арина уперлась в створку плечом:

— Вам все равно? Это же внук ваш все-таки…

— Да какой он мне внук! — сухое безвозрастное лицо исказилось гневной гримасой. — Сонька, шалава, нагуляла от кого-то, а нам ее отродье кормить и растить? Сдох и ладно, жалко только, что ее вместе с ее хахалем тоже не закатали. Тьфу!

— Зинаида Серафимовна, вы сына в честь своего отца назвали?

На сухом костлявом лице гнев сменился недоумением, почти оторопью. Как если бы женщина, к примеру, рубила дрова, а кряжистое полено вдруг заговорило с ней человеческим голосом — прямо из-под топора.

— Ну. Положено старшего сына в честь деда называть. И по святцам так выходило. Тебе зачем знать?

— Сейчас старые имена в моде, — объяснила Арина, — а сорок лет назад Серафим звучало не совсем обычно. Его в школе не дразнили?

— Да какое твое дело? Чего лезешь? Чего вам еще от нас надо? Чего засуетились?

Почему-то вдруг рассердившись, Арина сухо, сквозь зубы процедила:

— Приговор суда — еще не конец света. По вновь открывшимся обстоятельствам дело могут отправить на доследование.

— Какие еще обстоятельства? Имя, видите ли, ей не понравилось!

— Я просто делаю свою работу.

— Работа! У бабы работа — мужа и детей кормить да обстирывать. А ты ребенка бросила, с чужими мужиками шастаешь, в чужие окна заглядываешь, грязь высматриваешь. Свой дом в чистоте держи! — женщина дернула дверь посильнее, и та с грохотом захлопнулась.

Пожав плечами, Арина отправилась восвояси несолоно, как говорится в русских сказках, хлебавши.

Дверь за спиной скрипнула, приоткрываясь. Неужели старуха смягчилась? Но вместо оклика послышался звук смачного плевка. И сразу следом — «бабах» захлопнутой двери.

Все это было очень странно. Ребенок — это она про Майку, что ли? При чем тут Майка? И вообще, с чего эта Зинаида Серафимовна так распсиховалась-то?

Ай, ладно! Можно подумать, это первый в Арининой практике психованный свидетель. И ладно бы свидетель, а то не пойми кто. Из всех Зинаиды Серафимовны реплик только одно и можно было извлечь: Сонька — шалава и ее надо в тюрьму посадить. Интересно, это обычная нелюбовь свекрови к невестке или нечто большее?