Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

– Я знаю, – говорю я тихо. – Я знаю.

– Чувствую себя козлом из-за того, как это все звучит. Будто я обвинитель.

– Да нет. Просто такая дерьмовая ситуация.

– Да. Если бы только тебя там не было… Ты ведь не поджидала его, чтобы покалечить.

Я вижу, как он борется с принятием происходящего. С моим преступлением, с законом – со всем.

– В смысле, ты же ничего плохого не сделала. Так ведь? – продолжает мой муж, и, когда он поворачивается ко мне, в его глазах отчаяние.

Он будто постарел. Сжимаю его руку и не знаю, что сказать. «Конечно, сделала», – хочу ему сказать, и это печально.

– Ты допустила ошибку, но затем сделала все возможное, чтобы исправить ее, – говорит он. – Я… Я не знаю, почему они с тобой так поступают.

Не могу об этом думать. Конечно, кто-то может мне посочувствовать, но не многие. Человек из-за меня стал инвалидом. Я сглатываю, думая, что бы было, выйди я из бара на две минуты позже или раньше. Если бы на Имране были другие кроссовки. Если бы Сэдик не напугал меня – ведь явно же на нем есть часть вины? Ничего бы этого не произошло. Если бы я была достаточно храброй для того, чтобы всего на несколько градусов повернуть голову, то я бы его разглядела.

Боже, я такая глупая. Я разрушила свою жизнь, жизнь Имрана, жизнь Рубена. Единственный человек, которому будет польза – это Сара.

– Хотела бы я, чтобы все было по-другому, – говорю я дрожащим голосом.

– Я тоже, – ответил Рубен. – Если бы я только продолжил говорить с тобой, если бы звонок не разъединили.

– Я правда думала… Я думала, что мне конец. Боялась, что он собирается… Собирается схватить меня. – На этой фразе мой голос обрывается. Потому что в итоге я тоже жертва. Имрану гораздо хуже, чем мне, но и я жертва чего-то.

– Я знаю.

Думаю о своей лжи, о той небольшой лжи, которая кажется бессмысленной. Я сразу же вытащила его из воды. Во мне борются два инстинкта: самосохранение и потребность сказать правду. Они столкнулись, как два оленя рогами, стоя у меня на груди, и их рога протыкают мое сердце. И внезапно я решаю все рассказать мужу, и, может быть, он поможет мне, разделит со мной этот груз.

– Господи, – говоря я, желая уменьшить степень обмана, – если бы я вытащила его из лужи немедленно.

В машине как будто взорвалась тихая бомба. Все выглядело прежним: рычаг переключения скоростей, свеча-освежитель воздуха, оставшаяся с прошедшего Рождества и выцветшая до светло-розового. Бегущий по окнам дождь, капли, оставляющие дорожки. И одновременно все изменилось. Воздух раскололся, как будто в момент между молнией и громом, между двумя финальными аккордами в конце пьесы для пианино.

– Что? – переспрашивает Рубен медленно, мягко, но с ноткой угрозы в голосе.

Смотрю на него. Его щетина уже стала полноценной бородой, волосы отливают рыжим в угасающем зимнем свете, что контрастирует с белой рубашкой. Конечно же, его так легко не запутать.

– Что? – повторяет он снова.

– Я не вытащила его из лужи настолько быстро, как рассказывала. Я была… Я была так напугана, что ничего не могла сделать.

– Как долго? То есть эти записи звонков, твои показания по их поводу – они все ложные? Мои показания ложные?

– Минуты. Я почти набрала твой номер еще раз. Почти… Почти ушла оттуда совсем. – Остальные его вопросы я оставляю без ответа.

Рубен резко хватается левой рукой за рычаг переключения передач, будто за руку врага.

– Ты почти ушла?

– Я была так напугана, думала, что он убьет меня. Я потом, я так испугалась… того, что сделала, была в шоке. Ты даже не представляешь, как все происходит в такой момент.

– Как-то да представляю.

Его слова напоминают мне, что это дело касается не только меня. Что не только моя жизнь изменилась навсегда.

– Да. Просто все было… Я даже не могу вспомнить все подробности, – говорю я, хотя все отлично помню. Абсолютно все: морось, яркий лимонно-желтый цвет уличных фонарей. Человека, про которого я думала, что это Сэдик, лежащего внизу ступенек со странно выгнутыми конечностями. Насколько мокрой была моя одежда, волосы, прилипшие к шее, как змеи. Как я была парализована страхом возможного нападения и шока от своего поступка.

– Разве ты не понимаешь, что я была в ужасе и в стрессе?

Рубен молчит.

И тогда я добавляю:

– Никто об этом не знает.

Надо было рассказать ему об этом иначе. Я должна была быть честной с ним, смотреть ему в глаза, признаться полностью и откровенно, сказать, что мне ужасно стыдно. А не вывалить все самоуверенно, глупо и бесцеремонно. Я вломилась через черный ход, вместо того, чтобы зайти через парадный, как грабитель в середине ночи.