Хелене Флод - Терапевт

— Телефон звонил, но он его не брал. Звонок перенаправлялся на ответчик.

— Вы не оставили ему голосовое сообщение?

— Нет, не стала. Я вообще редко оставляю сообщения. Всегда думала: вот он увидит, что я звонила, и перезвонит…

— Дальше?

— Не знаю. Газету почитала. Посмотрела телевизор. Прибралась немного; кажется, запустила стиральную машину… Почитала газеты онлайн, зашла в «Фейсбук» — такие вещи… Записалась на шесть часов на велотренажер… Ну, не знаю.

— О’кей. Потом что вы делали?

— Ну вот, занималась на тренажере. С шести часов, на Уллеволе.

— Значит, в ту пятницу вы покидали дом только единожды, ради тренировки? Это в какое время?

— Минут в десять шестого, примерно. Потом метро… значит, что-то около половины я была там.

— Получается, с надежностью установить ваше местонахождение в тот день можно только на время этой поездки, если не считать прием пациентов, имена которых вы не хотите раскрывать? Полагаю, вы помните, как добирались до спортцентра?

— Да.

— На станции «Холстейн» установлены видеокамеры, — произносит ассистентка.

Она впервые включается в разговор. Я не ожидала, что у нее окажется такой мелодичный грудной голос с северным выговором.

— О’кей, — говорит Гюндерсен. — Вы крутите педали, потеете… сколько времени? С часок? А потом…

— Потом домой.

— А в душ?

— Нет. То есть да, но уже дома. И вот когда еду домой на метро, звонит Ян-Эрик.

— Так, и что Ян-Эрик имеет сказать?

— Он говорит — ну, я же уже рассказывала, — что Сигурд на дачу не приехал.

— Этими словами? Что Сигурд на дачу не приехал?

— Да нет, нет, конечно нет. В смысле это он меня спрашивает, не знаю ли я, где Сигурд. Они его ждали.

— Это кто — они?

— Ян-Эрик и еще один друг, Томас.

— Ладно. Вот они, значит, ждут Сигурда на даче на Нурефьелле…

— Да. Он сказал им, что подъедет днем, часам к пяти. А мне сказал, что им надо выехать из Осло до семи утра.

Гюндерсен опять что-то пишет. Потом поднимает руку и проводит ею по лицу сверху вниз, по щеке и усам. Интересно, у всех усатых такая привычка?

— Выходит, если верить Сигурду, он должен был покинуть Осло до семи утра и быть на Нурефьелле самое позднее в половине десятого. Он звонит вам оттуда чуть позже этого времени. Но в семь… нет, получается, чуть после семи вечера вам с Нурефьелля звонит Ян-Эрик и говорит, что они все еще на дождались Сигурда.

— Да. И что он в тот день Сигурда вообще не видел.

— Так что с тем сообщением, где говорится, что Ян-Эрик носит поленья?

Киваю. Этого я и боялась. Лучше уж сразу сказать… Я сглатываю.

— В общем, было так: я пришла домой, приняла душ, оделась — и подумала, ну должно же быть этому объяснение. И тогда я им позвонила, Томасу позвонила, это другой его приятель, он как бы… ну, более надежный, ну вы понимаете… поскольку сначала я подумала, что они, может, решили так подшутить надо мной… Ну, не важно. Я растерялась, конечно, я ничего не понимала. Потому что Сигурд не имеет обыкновения врать, а тут получается, что он наврал, иначе не сходится. Ну, в общем, я потом немного выпила. Вина. У меня же стресс был наверняка, да; и я, пожалуй, выпила больше, чем надо, и пробовала звонить Сигурду несколько раз, а он не брал телефон… Ну, и я сделала глупость, конечно… или, не знаю, может, это и ничего… но, в общем, я это сообщение с автоответчика удалила.

Теперь уже они оба на меня смотрят — и Фредли, и Гюндерсен, — и у Гюндерсена аж глаза на лоб лезут.

— Вы удалили это сообщение?

— Да. — К голове приливает кровь. — Ну и что тут такого, вы ведь, конечно, можете восстановить это сообщение… в смысле ведь оператор мобильной связи может это? Они ведь хранят данные о том, кто кому звонил и что сказал… Уж точно все, что записывается на автоответчике. Ведь об этом все время пишут, что все мы под колпаком и всякое такое…

Я вдруг чувствую, что губы у меня против моей воли растягиваются в улыбке и я с этой истерической улыбкой ничего не могу поделать.

Гюндерсен говорит:

— Это очень нехорошо, Сара. Особенно в свете того, что вы отказываетесь раскрыть нам имена тех, с кем встречались в тот день.

Теперь в его голосе слышится озабоченность, профессиональная такая, думаю я, как у врача: он не за себя, а за собеседника переживает.

— Я рассердилась, — говорю я. — Он меня обманул. Мне было обидно. Ну, вы же понимаете?

В этот момент кто-то входит в комнату ожидания. Мы с ассистенткой выжидательно поворачиваем голову к двери между комнатой ожидания и кабинетом, в котором сидим, но взгляд Гюндерсена на себе я чувствую вплоть до секунды, когда в дверях появляется Анника.