Хелене Флод - Терапевт

Поахав, Анника сказала:

— Выброси из головы чушь, что они тебе наговорили, Сара. Поехали, подашь заявление.

— Но она сказала… — начала было я, но не договорила: сама услышала, насколько беспомощно это звучит, насколько послушно я подчиняюсь системе.

— Они так говорят, потому что им можно, — заявила сестра, хватая ключи с кухонной полки, — но если ты заявишь о его пропаже, они будут обязаны открыть дело. Поехали, я с тобой.

Рукой, свободной от ребенка, она сдернула со стула куртку и вышла в сад. Анника впечатляет, когда решит действовать. Теперь каждый ее шаг, каждое движение рук целенаправленны, и я, едва поспевая за ней, ощущаю слабый отзвук того чувства защищенности, которое помнится мне с детства: теперь Анника все уладит. Я стояла на веранде и наблюдала, как она крикнула Хеннингу, все еще сидящему на дереве, что ей с Сарой нужно съездить в полицию, а потом дала мужу логистические указания.

— Ничего не случилось? — спросил сверху Хеннинг. Со своего места я видела только его ноги, но голос слышала ясно и отчетливо.

— Надеюсь, — решительно отрубила Анника.

Когда Хеннинг слез с дерева, младший сын был передан на попечение отцу, и теперь мы с сестрой едем в семейной «Хонде», лавируя по одной, потом по другой улочке.

— С полицией нужно стоять на своем, — говорит Анника. — Они свое дело знают, но им, как и всем, не хватает ресурсов, так что не повредит показать им, что тебя так просто не отфутболишь.

— Понимаю, — говорю я, и это правда: теперь я понимаю это даже слишком хорошо.

Конечно, нужно настоять на своем, показать, насколько серьезно воспринимаешь случившееся, потребовать того же в ответ. Разве не этому меня учило общение по работе практически со всеми госструктурами? Почему с полицией должно быть по-другому?

Анника выруливает на главную дорогу, включает четвертую скорость, а на меня накатывает тяжелая волна самобичевания. Как я могла послушаться женщину, с которой утром разговаривала по телефону? Почему поддалась на ее уговоры? Почему не прислушалась к самой себе, к своей памяти, к собственной логике? Конечно же, никакого иного разумного объяснения нет, кроме того, что Сигурд наврал, что само по себе указывает на абсолютную ненормальность ситуации, и я это нутром чувствовала. Почему я не уперлась, не потребовала немедленно соединить меня с кем-нибудь из начальства? Что если Сигурд в опасности? Что если на самом деле стряслось что-то ужасное? Что если я могла сделать что-нибудь — а вместо этого, чтобы убить время, шлялась по магазинам на Майорстюа? Анника никогда не отправилась бы по магазинам. Она сразу сообразила бы, как быть. Она всегда взваливает все на свои плечи — и вот я снова чувствую себя сестренкой с сопливым носом и ободранной коленкой. С тех пор как умерла мама, а папу нельзя отвлекать от работы на подобную ерунду, пластырем меня заклеивает Анника. И всегда с безжалостной резкостью: почему мне постоянно приходится выручать тебя?

— Анника, — говорю я, — как ты думаешь, я сглупила, да? Что не позвонила?

Анника косится на меня. Мы едем прямой дорогой вдоль фьорда.

— Сара, — говорит она, — это вообще не имеет отношения к делу.

Сестра говорит так, потому что хочет меня утешить, снять вину с моих плеч, но получается только хуже: дело раздувается — да уж, теперь это и вправду дело, и когда мы приедем в управление полиции на Грёнланд, они заведут настоящее дело, с папкой и прочими причиндалами; так я, во всяком случае, думаю. И я уже этим делом распоряжаться не смогу. И ничего случившегося уже не могу изменить… Закрываю глаза и мысленно переношусь в утро пятницы, в нашу спальню: уходя, Сигурд прохладными губами поцеловал меня в лоб. «Ты спи, спи…»

У входа в управление полиции мне приходится отойти за мусорные баки, потому что меня тошнит.

Ночевать я остаюсь у Анники с Хеннингом; мне дурно от одной мысли о том, чтобы поехать к себе, в пустой дом дедушки Торпа. Мы едим такос и смотрим по телевизору фильм про Джеймса Бонда. Приходит эсэмэска от Маргрете — ответ на отправленное мной сообщение о том, что я заявила ее сына в розыск и если она что-нибудь от него услышит, то должна связаться с полицией. У нее даже сообщения исключительно немногословны: разумеется; спасибо, что предупредила , пишет она, как-то даже язвительно, мне кажется. Перед глазами мелькают кадры фильма, но я даже не пытаюсь понять, в чем там дело: мне не до того. За двадцать минут до конца фильма ухожу в их рабочий кабинет и ложусь. На выдвижной диван, тот самый старый икеевский диван, который стоял в гостиной первой общей квартиры Хеннинга и Анники: на нем был зачат Тео, как мне со смехом поведала Анника. Я закрываю глаза и думаю: две ночи назад мы лежали рядом. Сорок часов назад он, уходя, поцеловал меня в лоб. От него чуть-чуть пахло зубной пастой и кофе. На плече висела сумка. Теперь кажется, что я чуть ли не выдумала это. Я так устала… Как странно. Кажется, проснусь завтра утром, и окажется, что мне это приснилось или померещилось…