Хелене Флод - Терапевт

Томас улыбается.

— И теперь ты сможешь, — говорит он.

— Да.

Мы снова замолкаем, но на сей раз молчание не тяготит, и я думаю: вообще-то мило с его стороны прийти ко мне. Никто из друзей Сигурда ко мне не заглядывал. Ни Ян-Эрик, ни Маммод, ни Флемминг. Брат Сигурда тоже нет. Одна Маргрете — в ярости из-за того, что я продаю дом, где прошло ее детство. И в ярости из-за всего, что случилось. Я думаю, она считает меня морально ответственной за неверность Сигурда. «Была бы ты ему лучшей женой», — сказала мне Маргрете. Но она тогда выпила. Анника предупреждала меня, что так может случиться, и заклинала меня не заводиться, помалкивать. Я так и поступила. Маргрете осталась для меня в прошлом.

— А ты как? — спрашиваю я Томаса.

— Да как, нормально, — отвечает он. — Всё по-старому. Ну и еще… Юлия беременна.

— Здорово, поздравляю.

— Спасибо.

Томас слегка улыбается, как бы своим мыслям. Из него выйдет хороший отец, думается мне. Он все будет делать как надо. Уйдет в отцовский декретный отпуск, будет вставать по ночам. Войдет в родительский комитет футбольной команды, возьмется организовывать школьные праздники. Участвовать в жизни ребенка.

— Мне жаль, что так получилось с Юлией, — говорю я.

— Да ну что ты, не думай об этом. Она сама виновата. Она хотела как лучше, но… Да. Иногда ее заносит.

Я улыбаюсь; приятно слышать, что он так говорит. Во мне просыпается великодушие.

— Передай ей привет от меня, — говорю я. — И поздравления.

— Обязательно.

— Томас… Я рада, что ты зашел ко мне.

— Ну как бы я мог не зайти, — говорит он и приобнимает меня, едва касаясь моих плеч. — Береги себя.

Этому совету я и собираюсь последовать.

За ужином, пока папа с Анникой лениво препираются из-за какой-то публикации в газете, а Хеннинг цыкает на мальчишек, так же лениво препирающихся из-за солонки и перечницы, я думаю: как же я рада, что Томас рассказал мне это. Что Сигурд выбрал меня. По большому счету здорово это знать.

Со стола убирают Анника с папой. Я предлагаю помочь, но сестра говорит, что они справятся: посиди, мол, отдохни. Папа говорит:

— Иди в кабинет, а я пока заварю чайку.

Хеннинг с мальчиками устраиваются в гостиной смотреть детскую передачу; ко мне в кабинет фоном доносятся шуточные песенки, притворные голоса взрослых — такими голосами разговаривают актеры, когда изображают кошек, собак или слонов. Мальчики, зачарованные телевизором, притихли. Притих и Хеннинг; наверняка уткнулся в мобильный. Слышно звяканье кастрюль и лоханок на кухне, где хозяйничают папа с Анникой. Их голоса сюда не долетают, хотя они, вероятно, все еще пререкаются, продолжая застольную дискуссию. А здесь, в папином оазисе, тишина и покой.

Я укладываю полешки в камин, как меня учил папа: одно на другое колодцем, будто кладу венцы в стену дома. Внутрь колодца бросаю бумажки и щепки. Прикидываю, зажигать или пока нет. Все еще тепло, не совсем стемнело, но скоро похолодает. Потом думаю: пусть эта честь выпадет на папину долю. Выпрямляюсь. Мой взгляд скользит по архивным папкам с газетными вырезками, и я вспоминаю тот четверг в марте, когда я в них влезла и прочитала папины жестокие слова. Как я тогда испугалась… Но в такой хороший день, как сегодня, я не хочу об этом думать. Пойду лучше посмотрю в окно за папиным письменным столом.

Я опираюсь ладонями о широкий подоконник и гляжу на запущенный сад, где на пробивающейся свежей травке все еще валяется прошлогодняя листва. На соседние дома. На дом, который построили, когда папа продал часть своего участка. И справа — на другой, где жила семья Винге. Из этого дома Херман Винге, в которого я была влюблена, хотя мы с ним едва разговаривали, каждое утро выходил на крыльцо, застегивал молнию на дутике и отправлялся в школу.

Иногда я стояла здесь, в папином кабинете, вечером и смотрела на этот дом, надеясь увидеть Хермана. Выключала в комнате все лампы, чтобы из дома Винге меня не было видно, стояла в темноте и шпионила. Иногда и вправду видела его. Иногда подсматривала за ним в папин бинокль; меня бросает в краску от одной мысли об этом. Интересно, кто теперь живет в этом доме… В саду у них стоит батут. Может быть, это Херман завел семью и живет теперь тут с ними. Но, скорее всего, дом продали другим людям. Папа ничего об этом не рассказывал, но, с другой стороны, ему не пришло бы в голову, что это может меня интересовать.

Поддавшись порыву, я поворачиваю выключатели, как делала тогда, и свет гаснет. Последней гашу лампу на письменном столе. Снова опираюсь ладонями о подоконник. Стою в темноте и смотрю на бывший дом Хермана Винге. А меня снаружи не видно.