Джон Харт - Путь искупления

Священник стоял, тяжело дыша. Чувствовал себя совсем старым, но знал, что это чувство пройдет. То, что он сказал Элизабет, – полная правда. Дело действительно было в любви – то, что он уже успел сделать, что делал в настоящий момент, – а нет ничего сильнее, чем любовь отца к дочери.

Не Господняя любовь.

Не супружеская.

Она была ему дороже, чем все остальное, вместе взятое, – дороже дыхания, веры или самой жизни. Она была всем его миром, теплым, ярким центром этого мира.

Хотя, конечно же, то, что лежало сейчас у его ног, не было его дочерью.

Той, которую он любил.

Он потыкал в нее ногой и услышал все те же самые голоса, зазвучавшие в темных закоулках его сознания, целое множество голосов, дисгармоничных и писклявых, которые повторяли: «Немедленно прекрати, отвернись, вернись к Господу!» Но он уже много лет назад выяснил, что все эти голоса – лишь бледные ошметки отработавшей свое и выброшенной за ненадобностью морали, не более чем призраки, которые ничего не знают о потере, горе или мучительной боли предательства. Он был молодым отцом, у него были любящая жена и своя собственная церковь. Дочь любила и уважала его, полностью доверяла ему. Они были такими, какими предполагал создать их Господь, – семьей. Ребенком. Отцом.

Почему же она отвернулась от всего этого?

Почему убила свое нерожденное дитя?

Все это – краеугольные камни великого предательства, и он сталкивался с ними всякий раз, когда пытался заснуть: опущенные глаза и притворная покорность, секреты и ложь, и кровь у него на крыльце. Ей полагалось лежать в кровати, и все же он нашел ее там, полумертвую, с выскобленным чревом и упорствующую в своем грехе. На его руках до сих пор это пятно – проглядывает красным в таких мельчайших трещинках, что только ему самому видно. Кровь его дочери. Кровь его внука или внучки. Она пренебрегла своим отцом, а Господь допустил это – тот самый Господь, который для начала благословил подобную резню, а потом вручил ее сердце Эдриену Уоллу. Оба предательства столь велики, что даже весь мир вокруг потускнел и погрузился во мрак. Какое место в нем осталось отцу, который первым взял ее на руки, прижал к сердцу? Человеку, который вырастил и выучил ее и собственное сердце которого до сих пор разбито?

Никакого места, подумал он.

Вообще никакого.

Так что он сделал то, что необходимо было сделать. Забрал у Элизабет пистолет, а потом связал ей руки и ноги, следя за ее глазами на случай, если она вдруг очнется. Не стал утруждаться тем, чтобы что-то объяснять или обсуждать. Он хотел, чтобы она наконец оказалась на алтаре своей юности. Там она будет доверять ему больше всего, и там он обретет ее вновь, если сможет. В самой глубине глаз. На самом их дне.

Посмотрев на детей в ванной, он в первый и единственный раз почувствовал угрызение совести. Предстоит ли им умереть под конец? Он не знал. Может, умрет Элизабет. Может, он сам. Знал лишь одно: призрачный зов стихнет. Не будет больше тоски и отчаяния, не будет голосов в голове или жалобных криков тех, кого он пытался полюбить и вместо этого похоронил под церковью. Он поднял пистолет, гадая: успокоит ли это голоса, если он вставит его себе в рот? Откроет ли это наконец истинный лик Господа? Подобные размышления были не первыми, но на сей раз вопрос стоял ребром. Он либо найдет дочь, либо нет. А если нет – если она умрет в ходе поисков, – разве не разумно и ему тоже умереть? Разве не окажется это достойной развязкой – хотя бы такого вот рода воссоединение?

Опустив пистолет, он убрал его в карман пиджака.

– Вставай, сынок. – Махнул рукой Гидеону, который вскочил, словно марионетка на веревочке. – Иди сюда.

Мальчик сделал, как было велено, с широко распахнутыми глазами и совершенно обессиленный.

– Необходимые вещи. Помнишь наши разговоры? – Мальчишка кивнул. – Цель. Ясность. Ты веришь, что я владею такими вещами? Веришь, что, когда что-то выглядит как жестокость, на самом деле это может быть доброта?

– Она ранена?

– Просто спит.

– А девушка?

– Необходимые вещи, Гидеон! Мы уже много раз это обсуждали. Все, чего я сейчас прошу, это довериться благородству моей цели, даже если ты и не в силах ее постичь. – Он посмотрел, как мальчик моргает и сглатывает – заводная игрушка, ждущая, когда заведут пружину. – Ты понимаешь?

– Не знаю.

– Можешь попытаться?