Риа Фрай - Не ее дочь [litres]

Потому что не может, вот почему.

Она откашлялась, желая уже приступить. Сейчас, сидя на этой хлипкой кушетке, ей как никогда прежде хотелось вырваться из границ собственного разума.

– Чувствую, вы уже готовы. – Барб наклонилась вперед, сложив руки на коленях, и уставилась на Эми. – Вы готовы, Эми?

Эми кивнула и откинулась назад, закрыв глаза. А куда девать руки? Она просто опустила их ладонями кверху и выдохнула так медленно, что успела досчитать до пяти.

– Хорошо. Очень хорошо. Сделайте несколько глубоких вдохов и выдохов. Не подсчитывайте их длительность, пусть вас ведет ритм собственного дыхания. Посмотрите наверх, словно закатили глаза и пытаетесь разглядеть собственный лоб. А теперь, оставив глаза в таком положении, представьте, что стоите наверху лестницы и собираетесь спускаться.

Так все и началось. Эми начала соскальзывать вниз, разум раскололся, как яйцо динозавра, и она погружалась в него, слой за слоем, в надежде найти нечто иное, древнее и священное.

Эми очнулась, чувствуя себя так, будто чудесно выспалась после таблетки снотворного.

– Все закончилось?

Язык ворочался во рту как улитка. Она ничего не помнила. Все получилось? Или гипноз не подействовал?

Барб улыбнулась.

– Все закончилось. По крайней мере, на сегодня. Вы прекрасно откликаетесь на терапию, Эми. Это очень хорошо.

Барб вытащила кассету из диктофона и всунула ее в соседнее устройство.

– Это для вас. Чтобы вы могли прослушать нашу сессию. Узнаете, до чего мы добрались.

– До чего добрались?

Все было как в тумане, слова застревали во рту.

– Да, дорогая. Мы отправились в прошлое. Не вошли в него, но стало понятно, что вы открыты и готовы к терапии. – Она посмотрела на часы. – Прошло почти три часа.

Эми выпрямилась.

– Три часа? – Ей нужно быть дома. Она не рассчитывала, что это займет столько времени. – Я думала, мы лишь проверим, насколько я восприимчива.

– Ох, Эми, вы весьма восприимчивы. Еще как. Мы только что это выяснили.

Эми ощутила возвращение привычной тревоги. Эта женщина отняла у нее столько времени, а она даже не заметила. Прошло три часа, а ей нечего принести домой, за исключением крохотной записи?

– А почему я ничего не помню?

– Ну, некоторые люди погружаются в транс, а другие помнят все происходящее. Подсознание у каждого работает по-разному. Даже если вам так не кажется, на самом деле вы осознаете происходящее. Иногда просто требуется чуть больше времени, чтобы переориентироваться с настоящего на прошлое. – Барб щелкнула пальцами. – Вы вспомните. Люди часто вспоминают, когда слушают запись.

Эми хотелось получить запись. Она протянула руку, и Барб отдала ей аппарат.

– Но принесите диктофон на следующую встречу, хорошо? Нам предстоит интересная работа.

Эми встала, и комната поплыла перед глазами. Она снова села.

– Давайте я принесу вам воды, и можете посидеть тут, сколько понадобится, прежде чем ехать домой.

Эми кивнула и потеребила в руках диктофон. Она выпила воды из пластикового стаканчика, и ее проводили на выход, но сначала записали на следующие три сессии.

В машине она повозилась с крохотными кнопками диктофона и нажала на старт. Тишину прорезало шипение, и Эми приглушила громкость. Потом она услышала голос Барб, успокаивающий и уверенный, погружающий ее в транс вереницей слов. Через несколько секунд она услышала собственный голос, низкий и размеренный. Она перенеслась в 1963 год. Ее звали Грег. Она, Эми Таунсенд, оказалась тихим и спокойным мужчиной по имени Грег! А потом она заговорила. И все говорила и говорила. О жизни редактора газеты, о родителях, которые бросили его, узнав, что он гей, об оглушающей депрессии и о последнем дне со стаканом виски, плачем навзрыд и револьвером на отутюженных серых брюках.

Эми рассказывала о холодной стали во рту, но не в своем, а во рту Грега. При этом она чувствовала, как ее собственные зубы, маленькие и квадратные, сжимают ствол револьвера, словно рентгеновский аппарат стоматолога. Из ее горла вырвалось предсмертное клокотание Грега. Она закрыла глаза, а потом открыла, и ее пальцы, то есть пальцы Грега, нажали на спусковой крючок. Последовала громкая огненная вспышка, нёбо обдало теплой волной, а затем наступила темнота.

Она вернулась к действительности, задыхаясь и кашляя, и Барбара пришла ей на помощь, отдав несколько команд, чтобы Эми снова успокоилась.

Накрыв рот горячей ладонью, Эми выключила запись. Она вспомнила. Снова это почувствовала. Она отмотала запись к началу и прослушала снова, и еще раз. Вот почему она так ненавидит громкие звуки и оружие? Вот почему съеживается от ужаса, когда слышит о чьем-то самоубийстве? Вот почему эти истории не отпускают ее много дней, ночей, а порой и месяцев, преследуют во всех кровавых подробностях, в то время как другие отметают их как назидательные байки? В прежней жизни она покончила с собой. Сунула дуло в рот и спустила курок… Разве это все не объясняет?