Риа Фрай - Не ее дочь [litres]

После рождения второго ребенка она полностью занялась домом и обречена была постоянно вести разговоры о детях и деторождении, и о том, как это чудесно. Внутри закручивалась спиралью злость. Иногда во время подобных приступов Ричард спрашивал, в чем причина.

– Я не злюсь, – настаивала Эми, выплевывая слова, словно он оскорбил ее одним предположением, что она не добрейшей души человек.

А на самом деле она корова, которая вышла замуж за тряпку. Но кто бы еще на ней женился? А на самом деле она ненавидит материнство, ненавидит свою работу, ненавидит штат Вашингтон, вечно устает до полного изнеможения, потому что она слишком старая, жирная и уродливая и ничего не может с этим поделать.

– Но выглядишь так, как будто злишься, – говорил он.

– А ты выглядишь занудой. Почему ты такой зануда?

– Потому что женился на тебе.

И так они долго пререкались, пока кто-нибудь не сдавался и не забивался куда-нибудь в дальний уголок или не уезжал кататься, а через несколько часов они снова делили постель, и каждый отодвигался на самый краешек. После стольких лет брака она ерзала в кромешной темноте, пытаясь разобраться, как ее угораздило в это вляпаться, но это было не кино, в котором можно изменить свою жизнь, развестись с мужем, уйти с работы, похудеть, перестать злиться на весь мир и переехать в новое и чудесное место. Теперь у нее дети, и по меньшей мере лет на двадцать она привязана к этой жизни, кастрюлям, бесконечным спискам дел и захламленному дому.

Когда через много лет Эмма и Робби уедут, а с ними исчезнут прыщи, гормональные проблемы, подружки Робби, мальчики Эммы и выматывающие подростковые закидоны, Эми будет слишком измотана для чего-либо, останется лишь сидеть в кресле-качалке (если они еще будут существовать; их вообще еще производят?), питаться всяким дерьмом и тупо смотреть телевизор, пока не умрет от сердечного приступа, скуки или подавившись слишком толстым хот-догом, которые Эми так любит и часто проглатывает слишком быстро.

Она не пережевывала пищу, вероятно, потому у нее и пучило живот, и сыр любила даже больше хот-догов, а это нездоровая диета, как утверждалось в каждом журнале, вебсайте, рекламе диетических препаратов и как твердил ей врач. Каждый день Эми нарезала себе прямоугольнички сыра из обычного и козьего молока, наверное, именно поэтому у нее проблемы со стулом. Может, она и не жирная, а если ее вскрыть, то в кишках обнаружится гора затвердевшего сыра, которая их закупоривает. Не сделать ли колоноскопию? Может, это ответ на все молитвы! И после прочистки больной задницы она станет стройнее, счастливее и начнет радоваться жизни?

Эми приступила к нудному процессу: вымыть посуду, протереть стол, отсортировать постиранное белье, убрать разбросанные игрушки, пропылесосить, приготовить обед, поесть, а после обеда угоститься сыром, снова перемыть проклятую посуду, сходить в магазин, забрать Эмму, а потом Робби, решить, что готовить на ужин, попутно успокаивая вечно шумящих детей.

Ровно в шесть она услышала у двери Ричарда, он сбросил тяжелую сумку, снял легкие туфли и кинул связку из тридцати семи ключей на поднос у двери. Почему она не может наконец избавиться от злости и принять мужа таким, как есть, поздороваться с ним и спросить, как прошел день? Почему сейчас, после стольких лет брака, это так тяжело?

Потому что такой уж у них брак, вот почему. И уже поздно что-то менять. Услышав отцовские шаги, Робби оживился, загукал и заворочался в детском кресле, отчаянно пытаясь вырваться на свободу. Эмма подтолкнула его за толстую белую попку и покатила к отцу, а потом и сама обняла крохотными ручками его тощие ноги. Эми возилась на кухне, стараясь прогнать ревность к мужу, которого дети любили больше.

Она услышала, как усталый голос Ричарда стал выше на октаву, когда он заговорил с дочерью и подхватил ее на руки. За ней последовал Робби. Ричард со вздохом вошел на кухню – обычное его поведение после работы. «Моя жизнь труднее твоей, потому что я зарабатываю на хлеб насущный и потому что у меня есть член в штанах, а значит, я получаю больше, даже если просто сижу за столом день-деньской, ох-ох-ох».

Когда они в последний раз занимались сексом? Целовались? Обнимали друг друга? Позапрошлой ночью Эми коснулась его в коридоре, и от неожиданного и короткого соприкосновения оба вздрогнули, почти смущенно. Не брак, а недоразумение.

Подруги на работе твердили, что, в конце концов, все снова наладится. Эми мало им рассказывала, потому что они редко давали вставить хоть слово, постоянно трепались, как будто от этого зависят и работа, и жизнь. Говорили обо всем – о покупках, о погоде, о предстоящих выборах, шумных соседях, воспитании детей и о собственных задницах. Иногда бросали между делом: «А ты как считаешь, Эми?», на что Эми, потерявшая нить разговора уже на второй минуте, бормотала: «Я полностью согласна». Если она привлекала их рассеянное внимание больше чем на несколько секунд, то скармливала мелкие, несущественные куски своей жизни, пока они жевали сэндвичи с индейкой в своих каморках. Подруги говорили, что и сами через все это прошли. У нее ведь дети – значит, она имеет право немного передохнуть. Эми пялилась в их симпатичные мордашки и понимала, что, хотя все они женщины, рядом с ними она выглядит совершенно чужеродным объектом.