Риа Фрай - Не ее дочь [litres]

– Готова, макаронка?

Она прижимается ко мне.

– Я не макаронка!

– Ой, прости. Так ты готова, фрикаделька?

Она хихикает и крепче прижимается к моим бедрам. Она такая нежная. По крайней мере, сейчас. Я пристегиваю ее к сиденью, вручаю бутылку воды и завожу машину. Скоро осень, начнут менять цвет первые листья. По дороге Эмма рассказывает, как зеленые листья превращаются в золотые, красные и оранжевые, как они ярко горят на солнце, падают на землю или уносятся ветром.

Я включаю заднюю передачу, и мы трогаемся.

– Куда едем теперь? – спрашивает Эмма.

Мне хочется ей сказать, но я пока не в состоянии.

– Настало время для новых приключений.

Она кивает и прижимает к груди своего плюшевого кролика, которого предпочла щенку Пинки. Она часто меняет пристрастия и превратилась в настоящую кочевницу, как и я. Мы переезжаем с места на место. Все детство на четырех колесах. Меня душат слезы, и Эмма спрашивает, как я себя чувствую. Я делаю глоток воды и заверяю, что все в порядке, просто я поперхнулась.

– Поперхнулась?

Я корчу смешную рожицу и фыркаю, и она смеется, а мое сердце разрывается в груди, становится тяжелым красным комом. Мы выезжаем на шоссе. Две женщины, едущие по пустой дороге к финальному месту назначения.

Я цепляюсь за каждую минуту как за последнюю. Запоминаю каждую ее черту. Слушаю ее сладкий голосок, когда она спрашивает о чем-нибудь, и неуклюже шучу про ее кролика. Мне хочется разрыдаться. Хочется остановить машину. Купить дом и жить счастливо вдвоем с Эммой. Но я не могу. Не могу. Я еду дальше.

Нужно придерживаться плана.

Эмма прижимает ладошки к щекам, разбрызгивая капли, откидывает голову и открывает рот, и струйки дождя падают на кожу.

Я запомню ее такой, веселой и мокрой под дождем. Она босая и без одежды, танцует в одном нижнем белье, а по лицу расплывается улыбка. Всего через несколько месяцев она подрастет, изменится, вытянется. Ее волосы стали короче и светлее, но тело вытянулось, не считая округлившегося животика, торчащего как надутый шарик. Все дело в новой стрижке и в свежем воздухе, и в отсутствии постоянных упреков, в этом я уверена. Таково детство.

Она входит глубже в воду, дождь усиливается. Я сжимаю кулаки и наблюдаю. Она уже по бедра в воде, кружится и пытается бежать на месте. Осторожнее! Вода спокойная. Никаких аллигаторов или крупной рыбы, но все же мое сердце колотится, когда я сижу на берегу, так далеко от нее.

У нее неуклюжее тело и неловкие движения пятилетки, каждая конечность действует независимо от остальных. Локти болтаются, колени смотрят вовнутрь, придавая ей сходство с косолапым мишкой.

Она хочет плавать, это видно, но я боюсь отпустить ее в воду, при всем желании. Боюсь, что она захлебнется и будет отплевываться и смотреть на меня безумными, полными страха глазами. Я не могу допустить, чтобы она ускользнула от меня, чтобы вода вырвала ее из моих рук, пока я буду пытаться вернуть ее из глубин.

– Смотри, Сара!

Эмма выпрыгивает из воды, раскидывая руки как морская звезда, а потом плюхается на попу, и я бросаюсь к ней, боясь, что ее унесет волной. Это река, а не море, напоминаю себе я. И тем не менее.

Я отпиваю кофе, уже холодный, и болтаю с ней еще десять минут, но нам нужно ехать.

– Нет, я не хочу уезжать!

В последнее время она стала более настырной, умеет настоять на своем: понимает, что даже если будет упираться, с моей стороны не последует гневный ураган ругани.

Я терпелива и хочу, чтобы она научилась постоять за себя. Это подготовка к иной жизни, в которой она столкнется со страхом. И я хочу, чтобы она запомнила меня именно такой.

Я встаю, отряхиваю ноги и прилипшие к ягодицам камешки и песок. Дождь льет все сильнее. Но нам плевать, что мы промокли, мы к этому привыкли и даже не замечаем дождя. Он вдыхает в Эмму жизнь, она вертится и кружится, и я слышу только ее плеск в воде, лишь иногда из реки выпрыгивает серебристой полоской рыба, а потом снова ныряет в холодную глубину.

Не задавая вопросов, Эмма идет по воде ко мне. Я распахиваю полотенце. Она вжимается в него и дрожит у моих ног.

– Дождь разошелся вовсю, – говорю я и собираю вещи.

– Можешь меня понести?

Я поднимаю ее, мой мокрый пирожок, и иду к машине. Поскальзываюсь на камнях, но восстанавливаю равновесие.

– Вот это было бы некстати, правда?

Эмма хихикает и высовывает язык, чтобы поймать капельки, которые падают ей на щеки и волосы. Подойдя к машине, я опускаю Эмму, и она мокрой змейкой соскальзывает на землю. Я усаживаю ее в «Форд» и помогаю переодеться в сухое. Мы выезжаем на шоссе, и я одно за другим перебираю в памяти все события последних месяцев: мои намерения, действия, риски. Я смотрю на Эмму в зеркале заднего вида – ее щеки, еще розовые после купания.