Жереми Фель - Матери [litres]

Поскольку Томми ничего не ел со вчерашнего дня, он зашел в закусочную и сел за столик возле туалетов. Зал был заполнен только наполовину, и он стал смотреть, как справа от него мальчишки играют в настольный футбол; рядом застыла с чашкой кофе женщина в платье в желтый цветочек; тут же другая посетительница, помоложе и покрасивее, громко разговаривала по мобильному телефону, держа в руке надкусанный хот-дог.

Если бы только они знали, кто сидит рядом с ними! Он не раз прокручивал в голове ночную сцену, делая это снова и снова. Чувства, нахлынувшие на него в тот миг, когда Элмер испустил дух, по-прежнему вызывали дрожь во всем теле, обостряясь все больше и не в меру распаляя его воображение.

Оставь он Элмера в живых, тот шел бы за ним по пятам до тех пор, пока не завершил дело, которое ему поручили. И у Томми не оставалось выбора. Во всяком случае, никто не кинется разыскивать ничтожного бродягу, никто даже не заметит, что он пропал. Родных у него, ясное дело, не было, а в глазах людей он был как жалкая бездомная собака.

Поэтому вполне естественно, что он составил компанию своим сородичам там, под землей.

Круглолицая официантка протянула Томми меню. Он заказал чизбургер, острые куриные крылышки с картошкой фри, бутылку «Перье» и вперился взглядом в обтянутую розовым платьем попку, когда официантка отправилась в подсобку при кухне. На его вкус она была полновата, но он все равно почувствовал возбуждение, когда представил, что смог бы с ней сделать, затащив в темный уголок.

Как только принесли заказ, Томми жадно набросился на еду и быстро проглотил ее, поглядывая на прохожих за окном, потом расплатился и вышел из закусочной.

Пройдясь немного по кварталу – наугад, он вскоре наткнулся на гостиницу, показавшуюся ему вполне приличной: это было скромное четырехэтажное здание, на первом этаже которого когда-то размещался кинотеатр.

В холле на стенах висели разные картины – типичные пейзажи Среднего Запада. Томми спросил, есть ли свободная комната на ночь, назвавшись чужим именем, которое администратор записал в журнал, даже не удосужившись проверить его документы.

Комната располагалась на третьем этаже; она была достаточно просторная, пол покрыт толстым ковром. Томми положил рюкзак на стул, открыл окно и глубоко вдохнул городской воздух с привкусом выхлопных газов и жареного мяса.

В доме напротив, на балконе, облокотившись на перила, стоял голый по пояс мужчина и курил. У него за спиной появилась женщина с полотенцем вокруг головы и затащила его в комнату, где было темно.

Томми вздохнул и бросился на кровать. На тумбочке стоял телефон. Он подумал было позвонить матери, только чтобы сказать, что с ним все в порядке и пусть она не переживает за него. Но тут же смекнул, что лучше этого не делать. Возможно, их телефон уже прослушивают, как часто показывают в кино, а полицейские устроили у них дома засаду и только и ждут его звонка, чтобы вычислить, где он прячется.

Что она делает? О чем думает? Грэм, должно быть, уже вернулся от Эмбер и забросал ее вопросами, куда исчез его младший брат. Может, она ему успела все рассказать? О том, как нашла его у заброшенной хижины лишь для того, чтобы отвести обратно домой. О том, как волновалась за него. Когда же он перестал чувствовать, что мать искренне переживает за него и не испытывает к нему привычного отчуждения? Того холодного отчуждения, с которым он, когда был младше, все никак не мог смириться и каждый день старался убедить себя, что мать любит его не меньше, чем Грэма и Синди, только любовь ее выражается по-другому. Иногда ей было достаточно улыбнуться ему, чтобы успокоить, проявить особый знак внимания или сделать какой-нибудь утешающий жест. Но вместо этого она частенько давала ему понять, что ей неприятно находиться с ним в одной комнате и что рядом с Грэмом ей намного лучше, так что, застав их вдвоем, он даже не осмеливался к ним подойти, боясь помешать и чувствуя себя лишним… Однажды, вернувшись из школы и увидев, как мать возится на кухне, Томми подошел к ней и сказал, что, если ей хочется, он может уйти из дома и жить самостоятельно, ведь он уже взрослый. А ему тогда только исполнилось двенадцать. Мать какое-то время смотрела на него, а потом расплакалась и, не выпуская нож из рук, обняла его. И он, никак не ожидавший такой реакции, сполна вкусил тепла ее объятий, малость успокоился, и на сердце у него полегчало. Это был последний раз, когда она прижимала его к себе таким образом.