Максин Чан - Восьмая личность

— Опять это слово, — говорю я, — «безумие».

Она опускает глаза долу.

Одну стопу поворачивает внутрь.

— В Арчуэе, — говорит она, — есть мост. Он недалеко от моего дома.

Я киваю. Я знаю этот Мост прыгунов. И знаю, что поздними вечерами там совершается множество самоубийств.

— Я иногда хожу туда, — говорит она, — когда мне грустно. Смотрю на движение внизу.

— И думаешь о том, чтобы спрыгнуть?

— Иногда…

Она замолкает, не договорив.

Я жду.

— Я пытаюсь представить, что думала моя мама, прежде чем бросилась под поезд.

Я киваю.

Она залезает в свою сумку, достает «Зиппо» и пачку «Лаки страйк». Озадаченно глядит на них.

— Вообще-то здесь не курят.

Она мрачно смотрит на меня и убирает пачку обратно в сумку.

— Что ты представляешь? — спрашиваю я.

— Как ей было страшно и одиноко, наверное. С каким удовольствием я перерезала бы глотку своему отцу.

Я снимаю ногу с ноги и ставлю обе ступни на пол.

— Это твоя ярость, — говорю я. — Судя по анкетам, в твоей семье были случаи насилия. Твой отец все контролировал и был непредсказуем. Тиран, одним словом.

Она кивает.

— Это так. По отношению к нам обеим, — говорит она, — ко мне и моей матери, а потом — к Анне.

Ее глаза увлажняются, она отводит взгляд.

— Ты можешь чуть больше рассказать о своей матери? — спрашиваю я.

— Я злюсь на нее за то, что она убила себя и оставила меня с ним. С его жестокостью. Часть меня думает, что в этом моя вина.

— Ты была ребенком, — мягко говорю я. — Такое было не в твоей власти.

— Власти? Фу! — Она закатывает глаза. — Ни у кого из нас не было власти. Только у него. Вся власть была у него.

— Иногда, когда мы чувствуем бессилие, мы направляем боль на себя, — говорю я. — Вера в то, что ты виновата, отбивает у тебя желание посмотреть в глаза правде о страданиях твоей матери. О том, в каком отчаянии она жила.

Она берет бумажную салфетку и осторожно вытирает под глазами.

Пауза.

— Иногда я причиняю себе боль, — говорит она.

Я подаюсь вперед.

Она откидывается на спинку.

— Я режу себя. Это помогает.

— Как часто? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами, тянется к стакану с водой. Делает глоток.

Я наблюдаю, как она ставит стакан на место, и мысленно помечаю себе, что доверие появляется. На нашем первом сеансе она не смогла пересилить себя и попросить воды. Была слишком смущена. А может, сегодня здесь кто-то другой?

Она откашливается.

— Как часто? — повторяю я.

— Когда слишком много… ну, вы понимаете… наваливается.

— В каком месте?

— Задняя часть ног. Бедра.

Она предпринимает попытку прикоснуться к левой ноге под коленкой. Изящно изгибается. Это момент, когда сознание и тело действуют синхронно. Тело ведет счет и помнит о причиненном ранее вреде.

— Нам надо найти альтернативные способы самоуспокоения, — говорю я, — чтобы изгонять гнев. А не впускать.

Ее ступни начинают подрагивать. Она смотрит вниз и говорит нерешительно:

— Конечно, как скажете. Только объясните, что надо делать.

Я мысленно задерживаюсь на ее словах. Она отдает мне власть. Мой контрперенос указывает на то, что она слишком легко отдает власть и контроль. Интересно, думаю я, это касается исключительно мужчин? Или и женщин тоже? Может, ее различные идентичности имеют разные взгляды на власть? Я ежусь от резкого осознания того, что Алекса способна трансформироваться, переключаться и менять облик, превращаясь в человека, совершенно отличного от того, кем я считаю ее. И я задаюсь вопросом, у какой из личностей сейчас находится контроль.

Она выпрямляется и проводит ладонями по обтянутым джинсами бедрам.

— Мне следовало бы остановить Эллу, когда она украла куртку, — говорит она.

Я обращаю внимание на резкую смену темы. На переключение на другие события. Алекса сейчас возвращается к первой части сеанса.

— Тирания «следовало бы» и «должна», — говорю я.

— В каком смысле?

— Пользы от деспотичных выволочек самой себе нет. Гораздо более эффективно — поразмышлять над решением, которое ты приняла в тот момент. Тогда у нас больше вероятности извлечь из него урок.

— Ясно. Ну, в следующий раз я вмешаюсь. Сейчас я поступила неправильно. Я была беспечной.

— Ты хочешь наказать саму себя? — говорю я.

— Вероятно.

Молчание.

— Вполне возможно, что часть тебя верит в то, что ты заслуживаешь наказания, — говорю я. — Ты слышишь голос, который велит причинить вред самой себе? Порезать ноги?