Брижит Обер - ЦиклЭлиза Андриоли. Триллеры. Компиляция. 1-7

— Но подожди... ведь я его видел! Он шел в часовню, чтобы попытаться...

— Леонар, ты хороший человек, — мягко проговорила Бланш. — Он шел туда вовсе не затем, о чем ты подумал.

Перед глазами Шиба словно сверкнула ослепительная вспышка. Он вспомнил слова Гаэль: «Бланш оттащила тело Шарля в часовню». Значит, она смогла открыть дверь! У него подкосились ноги. Бланш продолжала монотонным голосом:

— Он вошел туда уже полумертвый. Я полоснула его бритвой по горлу и втолкнула внутрь.

Шиб вспомнил кровь на лице Луи-Мари.

— Нужно было, чтобы это прекратилось, понимаешь? Я полоснула его бритвой, взяла у него из кармана ключ, открыла дверь и втолкнула его внутрь, чтобы он там умер, — просто сказала она.

Шиб попытался вдохнуть, но воздух застрял в горле. Наконец, уже почти задохнувшись, он сумел сделать вдох.

Бланш разжала левую руку. Там оказалась горсть смятых бумажных листков. Она протянула их Шибу.

— Это было у него в кармане, вместе с ключом. Листки были исписаны острым неровным почерком.

— Энис и Аннабель теперь в безопасности, — сказала Бланш, снова повернувшись к окну, за которым стояла ночь, наполненная пеплом.

Шиб увидел, что полицейские отошли от Гаэль и направляются к дому.

— Но что ты скажешь полиции? — лихорадочно спросил он.

— Ничего. Ты им все расскажешь.

— То есть?..

— Ты им обо всем расскажешь, Леонар. А я ухожу.

— Но...

И тут он увидел, что она прячет под синим покрывалом.

Маузер.

Он шагнул вперед, но она уже поднесла дуло ко рту. Он застыл на месте. Только не двигаться, только не трогать ее... Он увидел ее глаза — пелену серого тумана без малейшего проблеска солнца, увидел ее указательный палец на спусковом крючке — тонкий женский пальчик с ухоженным ноготком, совершенно неуместный на грозном оружии... Он подумал о том, что никогда больше не сможет ее обнять, прикоснуться к ней, что сейчас ее не станет, а он так и не успеет к ней прикоснуться...

Только не двигаться!.. Сказать ей, чтобы положила ружье, что все образуется... нет, не так, это глупо... сказать, что она должна жить— ради дочерей. — Шаги на лестнице— быстрые и тяжелые...

Бланш снова улыбнулась ему и нажала на курок.

Впервые в жизни Шиб умирал.

Над кофе в сером утреннем полусвете поднимался пар. Я сидел в темной кухне, держа чашку в руке. Утром, со сна, я, видно, плохо переношу резкий электрический свет и предпочитаю возиться в полусумраке. Метрах в ста напротив зажегся свет в кухне у Бренделей. За все четыре года, что я тут живу, я раза два, не больше, перекинулся с ними парой слов. И не потому, что испытываю к ним какую-то антипатию, просто лучше, если мои отношения с соседями будут ограничиваться самым необходимым минимумом.

Я взглянул на часы: семь. Опаздываю. Знай я, что меня ожидает, ей-Богу, не стал бы спешить, чтобы успеть вовремя! И может, даже сделал бы все, чтобы как-то вычеркнуть этот день… Но, увы, что бы там ни писали о вездесущности паранормальных сил, мне ни разу в жизни не удалось испытать на себе хоть какое-то, даже самое ничтожное проявление телепатии. И потому в совершенном неведении я был готов двинуться навстречу своей судьбе.

В проеме двери появилась заспанная Марта. Прядь черных волос свисала над ее темными глазами. Она улыбнулась мне, зябко запахнув красный шелковый халат, под которым было только нагое матово-белое тело. Я подал ей чашку кофе. Она пила его, задумчиво поглядывая на меня большими черными глазами. Марта после пробуждения напоминает мне потягивающуюся кошечку. Подавив зевок, она прищелкнула пальцами, вспомнив, что хотела мне сказать:

— Жорж, ты не забыл, что на обратном пути тебе надо заехать в чистку?

Я кивнул, допил кофе и встал. Марта протянула мне руки. Я наклонился к ней и поцеловал там, где больше всего люблю ее запах, на затылке за ухом, у самых волос.

— До вечера. Будь умницей.

— Тут ты можешь быть совершенно спокоен: мне нужно съездить к маме.

Мать Марты старая и больная. Живет она в пятидесяти километрах от нас в маленьком коттедже и категорически отказывается переселяться из него. Когда я в отлучке, Марта часто отправляется к матери, чтобы привезти ей продуктов и вообще просто побыть с нею. Ни дать ни взять, Красная Шапочка! Марта всегда была немножко необщительной. Я не знаком ни с какими ее друзьями. Впечатление такое, будто ее вполне устраивает жизнь, заполненная искусством, музыкой, книгами и мной. Она взглянула, как я застегиваю коричневый твидовый пиджак, оценила мою шелковую рубашку бронзового цвета и кашемировый галстук с неброским узором и улыбнулась.