Фруде Гранхус - Шторм

Женщина оглянулась и вошла в гардероб. Форменные куртки висели друг за другом. Отыскала нужную ей. Значок на груди висел кривовато, она отцепила его и поправила. «КАСПАРА». Они намеренно ограничивались только именем. Так легче сблизиться с постояльцами. Она надела куртку и разгладила складки. Затем в последний раз проверила бутылку и сунула ее в карман. Важно, чтобы пробка сидела плотно. Даже маленькая капелька проела бы дыру в одежде и на коже. Женщина открыла дверь и проверила коридор. Шарканье сандалий вдалеке. Затем она опустила взгляд и быстрыми шагами направилась к нему в палату.

Во сне он заново проживал секунды на дне моря, гребни волн и освободительный вдох прямо над ним. Там у него были силы, которых в реальности не было, он мог повернуться и оттолкнуться ногами. Но достичь поверхности никогда не удавалось, заполнить легкие воздухом он не мог. Вместо этого ему приходилось глотать, и, спасаясь от одного из этих кошмаров — сжимаясь от воображаемых спазмов утопления — он снова почувствовал, запах Дьявола. Он резко очнулся, напрягая все органы чувств. Она была в комнате. Неповрежденная кожа сжалась, он задержал дыхание. Медленными шагами она подошла ближе. Он дышал очень быстро, сердце стучало в груди с невероятной скоростью.

— Давай-ка я расскажу тебе одну историю.

Голос. Это не она.

— О девочке, непохожей на других.

Пульс все так же зашкаливал.

— У нее не было друзей, поэтому она бродила в одиночестве. Никому не хочется дружить с тем, кто застрял в пятилетнем возрасте.

Он заметался на кровати, до смерти боясь той капли, которую ему сейчас вольют.

— Я думаю, она уже тогда все знала. Что она не такая, как все. И никогда не станет такой, как все. Что она обречена жить одиноко. Как будто этого было недостаточно.

Он понял, что она наклонилась над ним, и вжал голову в подушку.

–. как я уже сказала, она часто бродила одна и очень любила гулять на природе. Думаю, она чувствовала себя ее частью, когда собирала цветы или кормила птиц. Для нее не было различий — сороки или мелкие пташки. Она всем желала добра. В хорошую погоду она часто сидела на траве за домом. Но иногда она уходила далеко, как и тогда, двенадцатого октября ровно. сорок девять лет назад.

Он не помнил. Двенадцатое октября ничего ему не говорило.

— Думаю, она гордилась собой, когда уходила далеко. Кстати, она заставила себя надеть юбку в тот день, но ты, наверное, помнишь?

Сердце в груди колотилось.

— Она взяла с собой пакет с хлебными крошками. Она любила кормить птиц, хотя, конечно, большая часть еды доставалась сорокам. И так она сидела — одна, ведь все ее друзья уже выросли.

Из того, что случилось, изнасилование было самым страшным.

— Она создала свой собственный счастливый мирок и жила в нем, пока какой-то садист не сломал его.

Голос изменился.

— Мгновение извращенной страсти, забытое сразу же, как только ты повернулся к ней спиной, да?

Ему хотелось исчезнуть. Исчезнуть с постели, от Дьявола, нависшего над ним.

— А она забыть не смогла. И я не смогла. И знаешь, что самое ужасное? — ее дыхание участилось.

— Мысль о том, что ты избежал наказания. Все эти годы я думала, что ты умер. И все-таки меня не отпускало сомнение. Из-за того, как именно ты пропал. Поэтому я несколько раз ездила туда, пока в Винстаде жили люди, спрашивала о тебе и об обстоятельствах, при которых ты пропал. Потому что я не прекращала надеяться однажды повстречать тебя — лицом к лицу. И когда я случайно, не до конца сознавая, столкнулась с тобой, ничего мне не хотелось сильнее, чем стереть тебя с лица земли. Даже жаль, что ты не можешь себя видеть. Ты это заслужил.

Он слышал, как она сунула руку в карман, знал, что его ожидает.

— Через несколько часов этому дню придет конец и тебе тоже. Я так и планировала, знаешь ли. С самого первого дня все было рассчитано так, чтобы ты отправился к праотцам двенадцатого октября. У пожара была всего одна цель: сделать тебя пациентом пансионата. На какой-то момент я испугалась, что ты не выживешь. Это бы убило все удовольствие.

Она наклонилась над ним, он почувствовал ее горячее дыхание.

— В тот день, когда Астрид, полуголая, вся в крови, вошла на кухню, я была еще маленькой девочкой. C тех пор не прошло и дня, чтобы потерянный взгляд Астрид не преследовал меня, ни единого дня, чтобы я забыла о мгновении, когда ее потеряла. Я была младшей, но на деле стала старшей уже в четыре или пять лет. А с того дня я стала ей отцом и матерью. Ее боль сделалась моей. И превратилась в ненависть. Так что умри, педофил, умри так же, как умерла тогда Астрид, умри в нечеловеческих страданиях.