Сергей Аникин - Могильный улей

— Тьфу, тьфу, — сплевывал я кровь на пол.

Еще бы немного, и я бы завыл, как воет полицейская сирена. Но я решил сдержать эмоции. Я начал сплевывать дальше и увидал, что около меня уже ярко-желтая лужа из гноя и крови. И вдруг боль возобновилась, она ранила меня, как свинцовая пуля, выпущенная в упор. Моя правая щека раздулась и стала похожа на воздушный шар, правый глаз слезился и сузился, а затем заплыл и стал похож на отверстие для монет в копилке. Ну, по моему состоянию мне так казалось. Я, конечно, не зубной врач и даже не стоматолог, но, по-моему, у меня флюс.

— Тьфу, тьфу, — опять сплюнул я.

В этот раз слюни были ярко-желтыми. Боль меня не отпускала, мои глаза по состоянию превратились в гнев, и во мне проснулся звериный оскал. Я провел языком по верхней челюсти и ощутил на языке крошки от пломбы. А пульсирующая боль ураганом взвилась в моей щеке, мне казалось, что от этой боли торнадо вращает мои виски. Затем я почувствовал адски дьявольскую боль, и состояние у меня было такое, будто мой затылок распиливают бензопилой. И вот я решил вырвать этот чертов зуб к чертовой матери. Я взял в руки пассатижи, разжал их руками и накинул на больной зуб. Как только я зажал пассатижи, то мощные порывы раскаленной боли били в голову. Я ухватился посильнее и начал раскачивать зуб. В этот момент боль огненным гейзером разрезала всю челюсть. Слегка дернув пассатижами, мои руки затрясло, будто я впал в лихорадочный припадок. Затем с бешено колотящимся сердцем я еще раз дернул зуб. И так было постоянно, при каждом разе я пытался дернуть посильнее, но силы покидали меня, а руки сводила судорога, и пассатижи просто падали на замерзшую землю в окровавленный снег. Неумолимая зубная боль, которая убивала, меня казалось мне бесконечной. Поэтому я каждый раз, когда ронял пассатижи, их поднимал и продолжал дальнейшую операцию. И после восьмого раза я наконец вырвал зуб. Он с хрустом внутри оторвался. В этот момент в моих ушных перепонках как будто что-то выстрелило. И мне казалось, что сейчас из моих ушей пойдет кровь. Как только я его вырвал, я глотнул водки, прополоскал и выплюнул. Кровь не утихала, она била фонтаном из моего рта из опухшей десны. Я решил еще раз прополоскать водкой рот, но кровь не остановилась, она всего-навсего утихла и бежала ручейком. Я глотнул остатки водки подержал содержимое на десне, а потом вместе с кровью выплюнул ее. И, прижав правую ладонь к больной щеке, я прикрыл глаза.

И вот наконец я уснул. Не знаю, сколько проспал, но проснулся я ночью. Я видел все расплывчато, когда наступили сумерки. На черном небе луна показала мне восхитительный пейзаж. Луна была цвета слоновой кости. Она была очень яркой. Я увидал бесконечность рассыпанных, как отшлифованные алмазы, звезд. Затем я протер глаза и увидел Большую Медведицу. Вдруг я услыхал, как подул ветер. Мое тело начало знобить. У меня было такое чувство, что как будто от холода на руках и ногах сплетались кожаные ремни. Они как будто препятствовали циркуляции крови в моих худых руках, истощенных ногах и воспаленном на морозе горле. Но в данный момент в моей голове была минута затишья, когда страшное безмолвие ледяной лавины нарушает мое тяжелое дыхание. Мне вдруг показалось, как мою больную голову накрывает снежная глыба.

И в голове вдруг вспыхнул момент из далекого прошлого. Когда я еще мальчишкой однажды зимой возвращался вечером домой после прогулки среди заснеженных холмов с друзьями. Но, как и сейчас помню, когда я остался один, я бежал рысью через покрытую инеем снежную пустыню, чтобы добраться до дома засветло, но потом примерно в полумраке от дома остановился. Я помнил, как стоял там, глядя на огни деревни. Эти огни если вспомнить, то они были освещены фонарными столбами. Повсюду были звуки, которые меня пугали. Они были похожи на медвежий рев и волчий вой. Мне стало еще страшнее, и, когда последний скудный свет от фонарного столба погас, мне стало невыносимо страшно, я не знал, куда идти и что делать. Окрестная деревня как будто на моих глазах превратилась в расплывчатую черную, безликую громадину. Незнакомую мне, и даже мой родной дом, видневшийся на окраине селения, утратил четкость очертаний в сгущающемся мраке. Я помнил, как пошел снег, первые снежинки ложились на мой желтый шарф, который туго был замотан на шее. А я все стоял там один в темноте. Я знал, что получу взбучку за опоздание, зная, что, чем позже я вернусь, тем сильнее будет взбучка, но все еще не находя в себе сил двинуться на свет окон, я наслаждался тихим шумом ночного ветра и мыслью, что я единственный мальчик, возможно, даже единственный человек, который сегодня ночью здесь, среди открытых ветрам посеребренных инеем лугов, вдыхает свежий запах падающего снега. В этот момент я четко сознавал себя жителем деревни, но не частью ее в данный момент. Это было глубоко волнующее, почти эротичное чувство, тайное сознание своего «я».