Эбигейл Дин: Девушка А

Раньше, когда нас приковывали одинаково, я всегда видела Эви. Теперь же мы лежали в противоположных направлениях, валетом, и нам приходилось изгибаться, чтобы встретиться взглядами. Я видела лишь ее ступни и костлявые ноги. Кожа собралась во впадинках, словно ища тепла.

Эви говорила все реже и реже. Я и уговаривала, и кричала — подбадривала ее, пела песни, которые мы слышали в школе, когда еще ходили туда.

— А теперь — твоя очередь. Готова?

Бесполезно. Вместо того чтобы учить с ней числа, я повторяла их сама. Рассказывала ей сказки в темноте, но она не смеялась, не задавала вопросов, не издавала удивленных возгласов; слышались лишь безмолвие Территории и прерывистое дыхание Эви.

— Эви, — сказала я. — Сегодня у нас получится.

Назад в город я ехала в сумерках. Солнечные лучи еще проскальзывали меж деревьев и заливали густым золотом поля, но деревенские коттеджи и фермерские дома почти утонули в тени. Проехав всю ночь, я добралась до Лондона к рассвету. Смена часовых поясов так подействовала на меня, что всё вокруг казалось странно отчетливым. Если бы я продолжила в том же духе, то спать мне пришлось бы где-нибудь на обочине в Мидлендсе — так себе перспектива. Поэтому на одном из автопривалов я остановилась, нашла гостиницу в Манчестере, в которой были свободные номера с кондиционерами, и забронировала один.

В первый год, когда все стало плохо, мы только о побеге и говорили. Это была Эпоха привязывания: нас привязывали только по ночам, не туго, мягкими белыми тряпками. Мы с Эви спали в одной постели, держа друг друга за руку; вторая рука и у меня, и у нее была привязаны к ножкам кровати.

Мать и Отец все время проводили с нами, но периодически мы чем-нибудь занимались (подробно изучали Библию — какая-никакая всемирная история); делали физические упражнения (возле дома в штанах и майках; дети из Холлоуфилда пробирались иногда сквозь крапивные заросли на заднем дворе, только чтобы поглазеть на нас и погоготать); перекусывали (хлебом да водой — и то не каждый день). Кроме того, в течение дня мы могли перемещаться свободно, без ограничений. Наш знаменитый снимок сделан как раз в конце Эпохи привязывания; потом началась Эпоха цепей, и мы, даже по меркам наших родителей, выглядели уже совсем не для фотосессий. Мы обсуждали между собой, что тряпки, которыми нас привязывали, можно разорвать зубами; что можно стянуть нож и вынести его из кухни в кармане рубахи. Бегая во дворе, разогнаться, пронестись не останавливаясь через садовую калитку и припустить вниз по Мур Вудс-роуд. В кармане у Отца лежал мобильный телефон — его просто стащить. Вспоминая то время, я всегда терзаюсь сомнениями, развеять которые оказались бессильны даже весомые доводы доктора Кэй. В глазах полицейских, журналистов, медсестер я видела один и тот же вопрос, но задать его так никто и не решился: «Почему вы просто не ушли от них, когда это еще было возможно?»

На самом деле, тогда все не казалось таким уж страшным. Нам все равно было весело друг с другом. Да, мы уставали, иногда голодали, Отец бил нас время от времени — он, например, мог ударить так, что налившийся кровью глаз не проходил целую неделю (как у Гэбриела), или в груди, под сердцем, после удара его кулака слышался странный треск (как у Дэниела). Но мы и предположить не могли, чем все это обернется. Как школьник в библиотеке вытирает пыль с книг, внимательно просматривая каждую полку, так и я ночь за ночью прочесывала воспоминания в поисках того самого момента, когда нужно было понять: так дальше нельзя — пора действовать. Но нужная книга неизменно ускользала от меня. Ее давным-давно выдали на руки и так и не вернули обратно. Отец учил нас за кухонным столом, принимая повиновение за преданность, Мать заходила к нам перед сном — убедиться, что мы привязаны. Я просыпалась рано утром рядышком с Эви, чувствуя ее тепло. Мы говорили о будущем.

Все было не так страшно.

Сначала я поговорила с Девлин, спросила ее, можно ли мне поработать из Лондона недельку. Или больше.

— Трагедия последней воли, — сказала она. — Какая захватывающая история!

В Нью-Йорке было едва за полдень, и Девлин, уже слегка опьяневшая, ответила тотчас. Судя по слышавшемуся в трубке гомону, она находилась в каком-то кафе или баре.

— Не то слово, — ответила я.

— Будь по-твоему. Найдем тебе рабочее место в Лондоне, не волнуйся. И работу тоже найдем.

Мама и Папа сейчас обедают, с ними можно связаться и попозже. Я набрала Итана, трубку взяла его невеста; он — на открытии галереи, вернется только поздно вечером. Она знает, что я прилетела, они ждут меня в гости — будут очень рады повидаться. Далиле я оставила сообщение на автоответчике, хотя вряд ли она перезвонит. Напоследок я поговорила с Эви. Она была не дома — рядом раздавался чей-то смех.