Эбигейл Дин - Девушка А

Пусть все смотрят.

Больше делать было нечего, и я стала думать о трех самых насущных вещах. О моей последней встрече с доктором Кэй, когда я сказала ей, что жду не дождусь, когда приземлюсь в Нью-Йорке. О просьбе моих родителей за кухонным столом и их ночные дебаты. Слова, которые я сказала Далиле, но не в «Ромилли», а до этого, в нашу последнюю несчастную семейную встречу.

Каждая такая встреча проходила в некоем центре, где находилось много ярких и интересных вещей, призванных отвлекать нас. Поощрительная беседа уже закончилась, групповое упражнение — тоже; наступило свободное время. Итан, прижав ладонь ко лбу и заложив карандаш за ухо, что-то пересматривал. Гэбриел сосредоточился на своей игровой приставке — крыса на задних лапах пыталась избежать булыжника, но камень настигал ее на каждой без исключения попытке. Я побеждала Далилу в «Скраббл».

— А какой у тебя дом? — спросила она.

— Что?

— Ну, твой дом, где ты сейчас живешь?

— Красивый, — ответила я. — Даже очень.

А потом подумала и добавила:

— У меня там есть своя комната.

Далила фыркнула. Посмотрела с отвращением на свои буквы.

— У всех нас есть своя комната, — сказала она. — А твои родители? Они строгие?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну вот я, например, что хочу, то и делаю. А ты?

— Когда как.

— Когда как? — Она смотрела на меня, не двигаясь. Вся напряженная, как змея перед броском.

Я вернулась к своим буквам.

— Я видела тех людей, которые удочерили тебя. Когда они привезли тебя сюда, — призналась Далила.

Я взглянула на нее.

— Они… какие-то старые.

Я подумала о Маме и Папе. Вспомнила, как они везли меня в Лондон на поезде сегодня утром — домашние сэндвичи, два экземпляра газеты. Я надела новое платье — на вырост, — которое мы выбрали с Мамой для этой встречи и от которого, как только мы вышли из дому, у меня зачесалось все тело. На Далиле были джинсы с разрезами и толстовка с капюшоном.

— Вот что бывает, когда остаешься последней, — заключила она.

Я ухватила за краешек доску для «Скраббла» и запустила ею в Далилу. Доска прошла мимо цели и сложилась на полу. Буквы разлетелись по комнате. Несколько штук отскочили от лица Далилы и прозаически приземлились ей на колени.

— Ты! Почему именно ты умудрилась выжить, — в маленькой комнате мой голос прозвучал до неловкости громко, — тогда как…

Открылись двери, нас схватили чьи-то руки.

И в этот момент Далилу проняло. Он вытерла ладонью рот, как будто проверяя, есть ли кровь. Как будто я ударила ее.

— Лучше бы ты умерла там! — закричала я.

Потом я начала звать Эви. От того, что ее не оказалось в комнате, у меня случился шок. В семье у каждого есть союзник, а я своего потеряла. После всего того, что я сделала, я осталась одна, пристыженная, со старыми родителями и в дешевом платье. Я звала ее, как в самые первые дни в больнице — будто она стояла под окнами. Далила вцепилась в няню, Итан вцепился в стол. В последующие ночи до них дошло: я звала ее так, как зовут того, кого ждут — и кто правда может прийти.

Очередь из машин поднималась до самой церкви. Вдоль дороги стояли указатели с надписями типа: «До свадьбы две мили!», «До праздника одна миля!», и Оливия, обернувшись ко мне с каменным лицом, спросила, уверена ли я, что мы на правильном пути.

Мы встроились в процессию, встав между «бугатти» и покрытым дорожной пылью такси, которые медленно ползли по направлению к площади.

На пути от дороги до церкви установили цветочные арки, мостовую выстелили пурпурной дорожкой. Я разглядывала яркие, нарядные стайки гостей, фотографирующих друг друга. Ни одного знакомого, как я и предполагала.

— Я тебя дождусь, — сказала Оливия, и я поспешила выбраться из машины, чтобы не передумать.

Я долго размышляла над тем, как лучше приветствовать Итана. В церкви света было меньше. Я заметила брата прямо с порога. Он стоял в тени — в смокинге, такой искренний, а жаждущие его внимания гости выстроились в очередь. С виду совсем не нервничал. Человек, с которым он разговаривал, кивал, смеялся и снова кивал. Я прошла мимо них, скользнула на свободную скамью и приготовила добросердечную улыбку. Господь с иконостаса взирал на меня недоверчиво, как бы спрашивая: «Да неужели?»

Мы с доктором Кэй беседовали о религии иногда.

— Что ты чувствуешь? — спрашивала она.

Этот же вопрос она задавала по отношению к чему угодно.

— К кому?

— К Богу, например.

— Скептицизм.

— Не злость?