Максим Стрежный - Главный инстинкт (сборник)

– А можете что-нибудь показать? – сказала Арцимович, смиряясь.

Если бы у Лоусона были крылья – пусть даже и не поросшие щетиной, – он бы продемонстрировал их с не меньшей величественностью, нежели хомяк. Он, впрочем, был хорош и без крыльев. Многозначительная улыбка, яростный взгляд, предваряющий выступление, – весь необходимый для шоу реквизит наличествовал… Арцимович поняла, что сейчас будет разыграна приберегавшаяся про запас, самая сильная карта.

– Ну вы понимаете, что без гитары за ближайшим деревом я вам мало что могу показать…

– Кокетничаете?

Лоусон поставил на столик пиалу и сложил руки так, будто в них был настоящий инструмент.

– Да, и аудиосистема у вас в планшете, конечно… – пробормотал он. – Нет, не доставайте наушников, вполне слышно будет. Ладно… Бир, еки! Бир, еки, уш, тёрт!

Планшет взревел. Арцимович не была поклонницей музыки столь громкой и столь быстрой. Впрочем, это длилось не слишком долго, а некоторые моменты даже показались ей вполне изящными. В целом, она ожидала чего-то более неприятного. На последних аккордах лицо Лоусона исказилось, его взметнуло из кресла вслед за звуком – прочь от земли, ввысь, вдаль… А потом доктору вновь стало тихо и уютно.

– Вот как-то так, – скромно сказал инженер.

Арцимович похлопала.

– Теперь я знаю, как можно по-казахски сосчитать до четырех… – сказала она. – Выступаете?

«Вот, значит, что у нас вместо мотоциклов и исторических клубов. Но сути это не меняет».

– У нас команда. Бывает и выступаем – для друзей, коллег, в небольших клубах.

– А вы никогда не думали заняться музыкой профессионально? Вдруг бы вам понравилось больше, чем программировать?

– Нет уж, мне этого никогда не хотелось. Переставая быть дилетантом, теряешь и свободу, и легкость. Все равно как если бы за занятия любовью вдруг стали начислять баллы или платить деньги. Любовью-то надо заниматься искренне. Следуя инстинктам.

– А вот старпом сказал бы, что и при занятиях любовью важно соблюдать дисциплину.

– Поэтому он и не играет на гитаре… За дилетантов!

– За музыку! – доктор тоже подняла свою чашку.

«Имея в запасе столь тонкий вид деятельности, и в самом деле можно забыть и о каппа-излучателе, который ты сооружаешь днем, и об окружающих тебя черных мундирах. Но это не для вас, доктор. Для вас работа – главный способ изменения мира. Восемь часов в день делать излучатель, а потом идти домой и сочинять музыку… Или вышивать бисером. Или готовиться к летнему походу в горы. Но, с другой стороны, как еще можно не стать притертой деталью механизма? Если, например, никакой другой деятельности, кроме создания излучателя в твоей жизни не ожидается? А оставаться живым очень хочется. И еще хочется любить супруга и воспитывать детей. Детей… И все равно. Мы ведь не только оставляем этому миру тех детей, которых смогли воспитать, но и детям оставляем тот мир, который смогли создать, а создаем и меняем мы его главным образом на работе. Впрочем, иные не меняют мира и не оставляют детей, не правда ли, доктор?»

– Хм… – сказал Лоусон. – А хотите, я вам еще кое-что покажу? Секундочку… Вот!

Планшет издал серию неприличных звуков. Доктор заломила бровь.

– Простите, – пробормотал Лоусон, – это не я, это хомяк… То есть я попытался перевести его радиовопли в вопли акустические… раз уж мы о музыке заговорили, – он задвигал пальцами. – Давайте еще раз.

Неприличные звуки обрели общую выразительность и демоническую глубину.

– Нет, пожалуй, я с этим наедине должен поработать. В своей юрте. Кстати! Доктор! Раз уж вы теперь знаете особенности казахских чайных церемоний, то, может быть, вас заинтересует убранство их национальных жилищ?

Арцимович поставила пустую чашу на столик. «Пожинайте, доктор, плоды столь тщательно сформированного вами имиджа. Пожинайте и не жалуйтесь. И хорошо еще, что никто из них не читал вашего личного дела».

– Видите ли, Лоусон, – мягко начала она, – мне нужно вам кое-что объяснить.

– Тогда предлагаю еще одну кесешечку. За искренность!

Он поднял со столика большой расписанный синим узором чайник и налил себе и доктору.

Разрезвившийся ветерок накинулся на открывшийся огонек горелки, подогревавшей чайник, попытался его задуть, не смог и вернулся к своей забаве с растительностью на ногах Лоусона.

Доктор покорно взяла пиалу и посмотрела поверх нее на утреннее солнце, на небо, на длинный скучный день, который еще даже не начался.