Пётр Кожевников - Год Людоеда. Время стрелять

Когда Чистый пытался что-нибудь рассказать, Стрелок начинал быстро переводить взгляд со своего товарища на собеседника и обратно, словно старался понять, о чем в данный момент идет речь и сможет ли Чистый достаточно доступно изъясниться. Собственные истории Чистый начинал действительно не очень внятно: «Ну, в общем, чисто, так это, по жизни…» или «Ангелина Германовна! Мы это, как его, ну! В натуре-то, так было… Когда я, это… А потом он уже… Да-а-а…» На определенном этапе затянувшегося вступления Стрелок, словно рефери на ринге, направлял в сторону друга две растопыренные ладони и, когда тот затихал, обращался к собеседнику: «Ангелина Германовна, он хочет сказать, что…» — и Стрелок довольно ясно и просто формулировал то, с чем безнадежно сражался язык его друга.

— Да, я приехал отомстить за брата, за Лялю, за тебя, но знаешь, Ангел, если бы не эта беда, то мы бы уже больше и не встретились, — Драев налил себе еще водки и залпом опрокинул содержимое хрустальной стопки с серебряной каймой. — Веришь ты, сколько ни выпью, а хмеля нет? Прямо как заговоренный!

— А что у тебя еще стряслось? — Шмель участливо посмотрела на друга. — Что же это за камнепад такой на нас посыпался?

— Да сыновья, — неожиданно тихо молвил Руслан. — Вот уж чего никогда не ждал, так это такого удара!

— У тебя ведь их двое, да? Степан и Михаил? — прищурилась Ангелина. — Я в том смысле, что в этой семье больше никого не прибавилось, да?

— Нет, Ангел, в этой пока не прибавилось. И уже не прибавится! — Левша скрипнул зубами. — Двое-то двое, да лучше бы и ни одного не было!

— Ну, типун тебе на язык! Твои же ребятки, твоя кровь! — женщина испуганно замахала руками. — Да разве так можно? Что бы с нашими ребятками ни случалось, что бы они ни вытворяли, но они же наши, пойми ты, — наши! До меня самой это тоже слишком поздно дошло!

— Прости, Ангел, у тебя самой одно горе за другим, — Драев подсел к Ангелине и обнял ее за полное плечо. — Как говорится, это уже мои проблемы!

— Да почему же твои? Что я тебе не друг, что ли? — возмутилась Шмель. — Так что у тебя с ними? Что-нибудь случилось?

— Давай я тебе об этих делах как-нибудь потом расскажу, ладно? — неожиданно широко улыбнулся Левша, сверкнув золотыми зубами. — А у меня, вообще-то, действительно по стране еще детишки имеются. Одна даже полячка мне как-то подарок сделала. Крыся ее звали. Вот уж не думал, что она на такое решится!

— А в Питере ты кого-нибудь осчастливил? — Ангелина отпила немного вина и еще раз убедилась в том, что сейчас совершенно не чувствует никакого вкуса. — Раньше-то ты у нас частым гостем был! Помнится, и перед своей последней командировкой вы здесь с Лазарем неплохо покуражились.

— Да, ты угадала! И в Питере наличествует, — Драев закурил, и его лицо расплылось в потоках бело-фиолетового дыма. — Доченька, Кристинкой зовут.

— Как? Кристина? А это, случаем, не… — Шмель подняла руку и мелко затрясла указательным пальцем. — Так вот оно что! А я-то, дура старая, все никак подсчитать не могла — от кого же моя принцесса Офелия залетела? И что это люди такие глупости говорят: «Старый конь борозды не испортит»?

— Испортил, есть грех! — глубоко затянулся Руслан. — Сейчас вот заодно и эту семейку навестить мечтаю.

— А тебя ведь как бы ищут! — встрепенулась Ангелина. — Ты, вообще-то, телевизор смотришь, а то, может быть, и сам не в курсе?

— Вообще-то, я как бы в курсе, но что делать: надо брата похоронить, надо за брата отомстить, надо доченьку повидать, ну а потом… — Драев решительно мотнул головой. — Потом видно будет!

Васильевский остров был основательно перерыт и напоминал о тех временах, когда сверху безжалостно падали бомбы, а внизу спешно рылись траншеи. Оставшиеся неперекрытыми дороги уже давно не годились для проезда автотранспорта, отчего водители свирепели и старались потешить себя тем, чтобы обдать зазевавшихся пешеходов жирной весенней грязью. Пешеходы, в свою очередь, всем своим аритмично работающим сердцем ненавидели водителей, и в том случае, если машины вдруг тормозили возле линии перехода (что для России очень неспецифично), пешеходы церемонно двигались, не глядя в сторону рычащего автотранспорта и не оставляя в своем живом потоке ни единой прорехи для возможного проезда.

Три человека, три женских тела, деформированные дурной наследственностью и самоубийственным образом жизни, три изломанные судьбы, три измаявшиеся души витали в плотном одушевленном потоке, пытаясь (как и все остальные?) выглядеть достойно и независимо, три спившиеся, потерявшие здравое разумение женщины спешили к заветной квартире, больше похожей на берлогу, чем на человеческое жилье, стремились туда, где они наконец-то смогут стать самими собой, достать добытое ими спиртное, заменившее им очень многое в их уродливой жизни, и ввести вожделенную отраву в свой испорченный организм.