Пётр Кожевников - Год Людоеда. Время стрелять

— Мне очень трудно поверить в то, что вы говорите, — в оцепенении рассматривал явившегося Филипп. — Я — это вы, а вы, значит, я, да? Когда-то я стану таким?

— А хочешь, Филя, я расскажу тебе всю твою жизнь? Вообще, я тебе столько должен, просто обязан рассказать, и сделать все это очень быстро и убедительно, потому что… потому что я совсем не знаю, насколько продолжительной будет наша встреча, — мужчина тревожно осмотрелся, словно от их окружения в какой-то мере зависела эта странная встреча. — Да ладно, что я трачу время на эти пустые прелюдии?! Вот посмотри, какой у меня на лбу шрам, видишь? Сказать тебе, как я, как ты, как мы с тобой его получили? А родинку на шее видишь? Рассказать тебе о том, чем ты сейчас занимался, о чем думал, о чем мечтал, рассказать тебе о каждом твоем дне, шаге, вздохе, биении сердца?

— А я еще долго проживу? Я женюсь? — Филипп без стеснения рассматривал поросшее щетиной (наверняка колючее) лицо гостя, мешки под глазами, большие поры на воспаленном носу, мелкие, словно склеенные, морщинки в углах губ и на шее. — У меня будут дети?

Мультипанов заметил у себя в руке сигарету, воткнул ее в складку коры на приземистом деревце (как морщинки на шее гостя!) и втер ее туда, как мазь.

— Я рад, очень рад, безмерно рад тому, что все-таки повидал тебя! Это удается далеко не каждому! — как-то грустно улыбнулся Филипп-2. — Вообще-то, я тут немного приврал: мы с тобой совершенно разные люди. Ты знаешь, Филя, между нами нет никакой связи! Мне пора! Я ухожу! Дай-ка я тебя поцелую!

Филипп-2 потянулся к губам Филиппа, которому все это показалось очень неприятным и даже невозможным, и он с нарастающим отвращением, словно сторонний зритель, наблюдал за тем, как к нему стало приближаться помятое жизнью лицо. Изо рта гостя донесся запах крутого перегара.

— Прощай, Филя, прощай! Может быть, все будет не так, а? Мы же ведь с тобой еще ничего не знаем: ни о себе, ни о своей судьбе, да? — Филипп-2 начал уходить, и вот уже его обнаженная фигура замелькала среди деревьев, а Филипп все так же стоял у березы, запрокинув голову, и смотрел, как кивают ему своими кронами деревья, вновь растрепанные невесть откуда примчавшимся ветром.

Это был уже не пруд, а залив или даже море, потому что вода заполняла все обозримое глазом пространство. Над морем неслись кроваво-черные тучи, высокие круглые волны гнались друг за другом к берегу, усеянному острыми камнями, о которые разбивались волны, и когда последующая волна настигала предыдущую, то та уже была безнадежно мертва. Солнце, как краснощекий толстяк с помидорами вместо щек, погрузившийся в таз, наполовину утонуло в море, обманывая надежды Филиппа на тропу из червонного золота, переливавшуюся, как лихая реклама, проложенную солнцем до самого берега, на которую, казалось, стоило лишь только ступить, только ступить…

Неожиданно Филиппа осенило, что сейчас будут исполнены все его желания: вот он воспарил в воздух, а вот заскользил по воде! Как хорошо, как здорово, какая это радость! Он — свободен, он стремится к счастью, он чувствует, как пульсирует его неправдоподобно набрякший член!

И вот он несется по воздуху за солнцем. А вот и оно, огромное, раскаленное до подрагивающей прозрачности, до невозможности определить его цвет, голое солнце…

Оранжевая «двойка», в салоне которой находились Левша, Стрелок и Чистый, нырнула в очередной двор, обилием которых так удачно оказался наделен Васильевский остров. Драев, сидевший за рулем, прекрасно помнил, что впереди есть сквозной проезд, который позволит им вырваться на следующую линию, но на их пути возник бетонный забор, и Руслану пришлось резко затормозить, чтобы в него не врезаться.

— Валим, пацаны! — крикнул Левша и распахнул дверь. — Не отставай!

Все трое выскочили из машины и побежали вперед, потому что сзади уже нарастал неприятный вой сирены. Они заметались по просторному двору и ринулись в узкий проход, оставленный на стыке двух домов.

Оказавшись в следующем дворе, они увидели, что слева от них зияет еще одна подворотня, прорубленная в толще старого дома, а там, следом за ней, угадывается третья и в ней уже желтеют фары автомобиля, на крыше которого сурово помаргивает синий проблесковый огонь.

Драев побежал направо, а за ним и оба его воспитанника. Здесь тоже была подворотня. Это могло предоставить беглецам шанс, но они выглянули в следующий двор, из которого, кстати, вело еще несколько путей, и резко повернули вспять, потому что там тоже моталась по ухабам машина с синим фонарем.