Алексей Пшенов - Шесть, шесть, шесть…

– А ты знаешь, что на зоне за такое делают?

– Знаю, – говорю. – Только это ваши племянники новую колоду старыми фишками зарядили!

– За слова отвечаешь?

– Отвечаю!

– Давай фишки считать!

Пересчитали обе колоды и точно: в старой не хватает двух шестерок, крестовой и червовой, а в новой пиковой десятки и бубнового короля.

– Ну и что, – говорю. – Они их давно куда-нибудь выкинули.

– Это не они их выкинули, а ты сам затырил. Что у тебя в карманах? Ну-ка покажи.

Тут я понимаю, что этот каторжанин все и замутил. У нас такие сложные подставы никогда не практиковалась, да и ничьи дяди-зеки к нам под навесы никогда не забредали. Мы уже вышли из-за стола и стояли с Бирюковским дядей друг напротив друга. Он – пальцы веером, рубашка чуть не до пупа расстегнута, весь синий, от наколок места чистого на теле нет. Да только я тоже не из пугливых. Я с пятого класса боксом занимался, особых звезд не хватал, но удар поставил хорошо. Только я собрался провести прямой правый, чтобы у этого синяка позвоночник в трусы просыпался, как Титов, который все вился вокруг меня, сует свою лапу в карман моего пиджака и достает оттуда две недостающие карты: десятку и короля:

– Да вот они!

– Так это ты же, – говорю, – сука, их мне в карман и положил!

И с разворота провожу ему хук в челюсть! А когда упал, еще ногой по роже добавил! Поворачиваюсь снова к Бирюковскому дяде, а вокруг него уже пацаны собрались. Ведь со стороны получается, будто это я Бирюкова обуть хотел, и того гляди, меня за это всей толпой метелить будут. Плюнул я в их сторону и пошел домой. По дороге зашел в магазин, купил пузырь портвейна, выпил в одиночку из горла и в квартиру уже вошел на бровях. А утром матери сказал, что получку где-то потерял по-пьяни. Я на эти деньги должен был на свои проводы стол накрыть. Пришлось матери по соседям занимать. А вечером накануне проводов я обоих Бирюковых прямо в их подъезде отправил в нокаут, жаль только, что их дядя мне нигде не попался. Может оно и к лучшему, а то его я со злости мог и вовсе убить.

Вот так мне сделали на всю жизнь прививку от азарта. С тех пор я не то что на деньги, но даже на «кукареку» не играю. Никаких беспроигрышных систем не существует. Как говорили токаря на заводе: «На любую хитрую резьбу найдется свой хитрый болт».

Львович вздохнул и неожиданно ссутулился. Его невероятно прямая спина рухнула, и больше ничто в его облике не говорило о военном прошлом офицера-десантника.

– А мой отец, он что, тоже ходил играть под эти навесы? – задал Егор, единственный интересовавший его вопрос.

– Толик очень редко ходил туда. Только со мной за компанию. Он же был из интеллигентной семьи: мать – методист РОНО, отец – учитель математики. Если бы его за игру в карты замели в ментовку, это был бы такой скандал! Толик не хотел подставлять родителей. Мы дружили во дворе и в школе, а в армии, вообще, прожили два года в одной казарме. К тому же он был не азартен. Не понимаю, как он смог на склоне лет так втянуться в рулетку. Ты смотри сам не заболей этим делом, а то я себе еще одного игромана не прощу.

– А зачем же вы тогда принесли мне записку Глимскинда? – с обезоруживающей прямотой спросил Егор.

– Сам не знаю. По-хорошему, ее давно надо сжечь, да почему-то рука не поднимается.

– Думаете, у меня поднимется?

– Не думаю. Но оставлять эту записку у себя я тоже не могу. Мне теперь кажется, что если бы я отдал ее Толику, то все было бы совсем по-другому.

– То есть вы отдаете записку мне, и сами умываете руки? – усмехнулся Егор.

– Получается так, – понуро кивнул головой Львович. – Извини, но я, кажется, сам туго соображаю, что делаю. Возможно, совершаю ошибку…

Егору показалось, что Львович снова что-то не договаривает.

– Вам надо отдохнуть. А завтра все будет выглядеть по-другому.

– Надеюсь… главное, не раскисать.

Львович резко поднялся со стула и, расправив плечи, вернул себе прежнюю офицерскую выправку. Он крепко пожал Егору руку и твердым уверенным шагом направился к двери. На пороге отставной десантник обернулся и посмотрел на Егора трезвым оценивающим взглядом:

– Запомни главное: выигрывает только тот, кто умеет вовремя остановиться.

– Полный пинцет, – обескуражено пробормотал Егор, закрывая за гостем входную дверь. – Чего только на свете не бывает.

Он вернулся в пустую гулкую комнату, подошел к софе и, заложив руки за голову, с размаху рухнул на нее спиной. Старенькая софа взвизгнула, словно собака, которой наступили на лапу, содрогнулась всеми своими шпунтами и пружинами, но стоически выдержала свалившийся на нее удар.