Родриго Кортес - Толмач

Снегу намело внутрь – по пояс, в основном через провалы в крыше, и, если честно, идти сквозь него не хотелось. Но Семенов представил себе, как пошедший по нужде Шалимов лежит где-нибудь в углу – без сознания, с вывернутой аж до затылка ногой, поежился, болезненно крякнул и двинулся вперед. Прошел около двух саженей, выбрался на относительно чистое место и замер. Прямо перед ним из снега торчала первая улика – уголок бумажного листа.

Поручик шмыгнул носом и брезгливо потянул за уголок двумя пальцами. Вытащил, отряхнул и обомлел. У него в руках, с двуглавым орлом вверху и расплывшейся синей печатью внизу, был выданный Энгельгардту в Петербурге специальный приказ Главного штаба. Согласно ему, каждый встречный офицер русской армии обязан был предоставить ныне покойному начальнику экспедиции всю возможную помощь.

Поручик глотнул, бросился разгребать снег и тут же остановился.

– Господи! Но как они у него оказались?!

Он помнил, что Шалимов примкнул к отряду там же, где он сам, – в Благовещенске. И это могло означать самое худшее, например, то, что Шалимов, получив от неведомых похитителей пакет секретных документов, теперь пытался доставить его в руки китайских властей. А буранную ночь для побега выбрал, чтобы не догнали.

«Но почему кружным путем? Почему они не передали бумаги китайцам сразу же, в Айгуне?»

Ответа не было.

Поручик знал, что не имеет права ни поставить в известность о найденном документе Загорулько, ни вообще передать этот документ кому бы то ни было, кроме русских консулов в Китае и, может быть, лично генерала Гродекова. Но впереди предстоял долгий путь по китайской равнине, где не то что консула – простое русское лицо не увидишь!

Нет, у него был выход: объявить начальнику экспедиции о своем возвращении в Россию и на свой страх и риск в одиночку тронуться назад, в Никольск-Уссурийский. Но Семенов представил себе, как это отразится на живущей лишь отчислениями от его жалованья Серафиме, и дрогнул.

«Энгельгардту все равно этим не помочь, – оправдывая себя, подумал он, – а мне сестренку содержать надо. А бумагу и рапорт я отдам, когда увижу первого же нашего консула».

После той безумной ночи Курбан совершенно точно знал, чего хочет от него Бухэ-Нойон, – жертв и еще раз жертв. Но это не должны быть просто жертвы; Человек-Бык хотел, чтобы жертвенная человеческая кровь постоянно орошала карту неведомой земли.

Курбан не понимал, зачем это нужно Бухэ-Нойону, но еще от бабушки твердо усвоил: с духами не спорят. Нет, договориться с ними возможно, но если уж они что-то решили, никакие компромиссы немыслимы.

Понятно, что повторить ту ночь и принести в жертву еще одного казака из русского отряда Курбан даже не думал – слишком уж велик риск. А потому он был вынужден неделями ждать. И вот когда на горизонте появлялось какое-либо поселение, он объяснял местным жителям, что эти вооруженные люди – не хунгузы, а личные гости императрицы. А затем, дождавшись, когда довольные казаки разойдутся по теплым землянкам или – если повезет – по фанзам с теплыми канами под рядами лежанок, приступал к делу.

Он приносил в жертву корейцев и китайцев, монголов и тунгусов, мужчин и юношей, детей и стариков, кочевников, охотников и земледельцев и каждый раз, доверяя одной своей интуиции, орошал магическую карту священной жертвенной кровью. И только тогда Бухэ-Нойон удовлетворенно жмурился, медленно таял в воздухе и отпускал его – дней на пять, а то и на шесть. И – Великая Мать! – как же он отсыпался за эти пять-шесть дней!

24 февраля 1898 года на совещании у великого князя Алексея Александровича было принято окончательное решение об аренде Порт-Артура и всех прилегающих к нему земель. И поскольку добиться от китайцев добровольного согласия не удавалось, в распоряжение контр-адмирала Дубасова был направлен военный десант – для занятия южной части Ляодунского полуострова силой.

Прекрасно понимая, к чему это приведет в дальнейшем, и пытаясь предотвратить конфликт, Витте буквально сбился с ног в поисках мирного способа урегулирования отношений.

Он добился от Покотилова выделения денег на взятки китайцам; он с огромным трудом упросил Муравьева не начинать военной операции, пока не будут исчерпаны все иные пути. Он добрый десяток раз выходил и на китайского посла в Петербурге, и на Ли Хунчжана, умоляя их уступить требованиям России. И только в начале марта что-то стронулось: сначала у него взяли-таки деньги без твердых гарантий, а затем, уже в марте, Поднебесная империя уступила и тем самым признала свое полное поражение. Но лишь немногие, такие как Витте, понимали, что поражение на самом деле во всем Китае признал один Ли Хунчжан.