Сара Пинборо: В её глазах

И все же, несмотря на все это и на воспоминание о его красавице-жене, в глубине души перспектива увидеть его снова вызывает у меня радостное возбуждение. Я чувствую себя прямо-таки как подросток в предвкушении свидания.

– Все на совещании до десяти тридцати, во всяком случае, так сказала мне Илейн, – сообщает Сью. – Так что пока можно расслабиться. – Она открывает сумку. – Я не забыла, что сегодня моя очередь. – (На свет божий появляются два промасленных бумажных пакета.) – Пятничные сэндвичи с беконом.

Я так радуюсь этой паре часов отсрочки, что с воодушевлением хватаю сэндвич. По тому, что самый яркий момент моей рабочей недели – это пятничный завтрак, можно сделать закономерный вывод, насколько скучная и размеренная у меня жизнь. И все же в ней есть место бекону. Не все так плохо. Набрасываюсь на сэндвич, смакуя пропитанный маслом теплый хлеб и солоноватое мясо. Я из тех, кто ест, когда нервничает. Хотя, будем честны, я просто из тех, кто ест. Когда нервничает, когда расстроен, когда счастлив. Мне все едино. Нормальные люди в процессе развода теряют килограммы. У меня все было с точностью до наоборот.

Официально наш рабочий день начинается только через двадцать минут, так что мы устраиваемся за маленьким столиком и пьем чай, и Сью рассказывает мне про ужасный артрит ее мужа и про однополую пару, которая живет с ними по соседству и, кажется, беспрестанно занимается сексом. Я улыбаюсь и позволяю ее журчащему голосу обволочь меня, изо всех сил стараясь не подпрыгивать всякий раз, когда в дверном проеме на том конце коридора мелькает чья-то тень.

Не замечаю выползший из сэндвича кетчуп, пока не становится слишком поздно. И вот уже ярко-красное пятно красуется на моей кремовой блузке, прямо посреди груди. Сью, всплеснув руками, немедленно подскакивает ко мне и принимается поспешно промокать его салфетками, а потом влажной тряпочкой, но все ее старания приводят лишь к тому, что чуть ли не половина блузки начинает просвечивать, а розоватое пятно по-прежнему предательски проступает на ткани. Лицо у меня пылает, шелк липнет к спине. Отличный день, с самого утра все наперекосяк. Я уже это чувствую.

Со смехом отмахиваюсь от ее попыток привести меня в порядок и иду в туалет, где пытаюсь подставить мокрое пятно под сушилку для рук. Высушить блузку до конца не удается, но, по крайней мере, из-под нее больше не просвечивает мой слегка застиранный кружевной лифчик. И на том спасибо.

Против воли смеюсь над собой. Кого я пытаюсь обмануть? Это просто-напросто не мое. Я чувствую себя куда уверенней, обсуждая последнюю серию «Ботов-спасателей» или «Ужасного Генри» с Адамом, нежели пытаясь изображать умудренную жизнью современную женщину. Ноги у меня уже болят от двухдюймовых каблуков. Я всегда считала, что это нечто такое, что приходит с возрастом, – умение ходить на высоких каблуках и всегда хорошо одеваться. А выясняется, что – во всяком случае, для меня – это был всего лишь мимолетный этап моей тусовочной жизни, когда мне было чуть за двадцать, а теперь мой удел – джинсы, свитеры, кеды и вечный хвостик на голове. И в качестве дополнительного аксессуара – черная зависть к тем, кто до сих пор находит в себе силы рыпаться. К тем, у кого есть причина рыпаться.

«Она-то наверняка носит высокие каблуки, – думаю я, оправляя одежду. – Дура ты дура. Ходила бы и дальше в брюках и туфлях на плоской подошве».

Сегодня утром нам никто не звонит. Пытаясь отвлечься от стрелки часов, которая неумолимо ползет к десяти тридцати, выделяю в системе файлы пациентов, записанных на понедельник, и составляю список тех, кто должен прийти на прием до конца недели. Ему уже передали копии карточек самых сложных пациентов, но я хочу показать себя квалифицированным сотрудником, поэтому готовлю все карточки по списку. Затем распечатываю всю электронную корреспонденцию, которая, на мой взгляд, может представлять какую-либо ценность или важность или же была оставлена менеджментом без внимания. После чего печатаю и ламинирую список контактных телефонов ближайшей больницы, полицейского участка и разных прочих организаций, которые могут ему понадобиться. Как ни странно, все это в самом деле действует на меня успокаивающе. Образ мужчины-из-бара меркнет в памяти, превращаясь в образ моего начальника. При этом его лицо пугающе сливается с лицом старого доктора Кэдигена, которого он сменил.

В десять я отношу распечатки ему на стол и раскочегариваю кофеварку в углу, чтобы к приходу его уже ждал свежесваренный кофе. Потом проверяю, не забыла ли уборщица поставить в маленький холодильник, замаскированный под шкафчик на манер отельного мини-бара, свежее молоко и есть ли в сахарнице сахар. Покончив с этим, поддаюсь искушению взглянуть на фотографии в серебристых рамках у него на столе. Их всего три. На двух изображена его жена, на третьей, совсем старой, они вдвоем. Она привлекает мое внимание, и я беру ее в руки. Он тут совсем другой. Совсем юный. Ему здесь от силы лет двадцать. Они сидят на большом кухонном столе и, обнявшись, над чем-то смеются. Оба кажутся такими счастливыми, такими юными и беспечными. Его взгляд прикован к ней, как будто важнее нет ничего во всем мире. На фотографии у нее длинные волосы, но, в отличие от двух других, тут они не собраны в пучок на затылке. Даже в футболке с джинсами она выглядит непринужденно красивой. У меня щемит сердце. Она-то наверняка никогда не заляпывает одежду кетчупом.