Сара Пинборо: В её глазах

– Они посадят его в тюрьму, – почти шепчу я. – Они заберут его у меня.

На глазах у меня выступают слезы. Одна мысль о возможной разлуке с Дэвидом вызывает у меня физическую реакцию – даже теперь.

– Почему ты не могла возненавидеть его? – Теперь настает моя очередь кричать на нее. – Почему? Зачем тебе понадобилось все это делать?

Она ничего не отвечает, и я с утробным воем сползаю на пол.

– Ты должна была просто его возненавидеть! – кричу я в трубку. – Ты должна была выбрать меня. – Я подтягиваю колени к груди и утираю слезы пополам с соплями рукавом шелкового халата, полностью растворившись в своей роли. – И что мне теперь делать? Он не может меня бросить. Не может. Он этого не сделает.

– Уже сделал, – говорит она. Теперь из нас двоих Луиза являет собой образчик спокойствия, теперь она на коне. – Но ты можешь положить этому конец, Адель. Ты – единственная, кто может положить этому конец. Расскажи правду. Расскажи ее хотя бы мне, здесь и сейчас.

Ну уж нет, дорогуша, хочется мне прошипеть ей в ответ. Не дождешься. Сначала я тебя хорошенько помурыжу.

– Адель, ты нездорова.

Вот спасибо тебе, Луиза, ты, несчастная похитительница чужих мужей. Мы обе прекрасно знаем, что на самом деле ты хочешь сказать «ненормальна».

– Таблетки, которые ты не принимаешь, помогут тебе, – продолжает она. – Если ты пойдешь в полицию и во всем им признаешься – если то, что произошло с Робом, было несчастным случаем и ты запаниковала, – они отнесутся к тебе со снисхождением. Ты всего лишь спрятала тело. С Дэвидом они будут считать, что это было убийство. И хорошо еще, если они не решат, что он убил и твоих родителей.

Я отмечаю, как она аккуратно обходит предположение, что я могла убить всех троих – чокнутая Адель.

– К тебе они будут снисходительней. У тебя были смягчающие обстоятельства. Ты потеряла родителей и проходила лечение. Тебя в тюрьму не посадят, я в этом уверена.

Ах ты, моя лапушка. Да, в тюрьму меня, может, и не посадят, но в психушку мне попасть тоже не улыбается, спасибо большое. Хрен редьки не слаще.

– Зачем он это сделал? – стону я. – Зачем?

– Он не любит тебя, Адель. Он давным-давно тебя разлюбил. Он просто пытался о тебе заботиться. Делать то, что для тебя лучше.

Мне хочется дать ей оплеуху за ее лживое сочувствие и чтобы не воображала, будто ей так много известно о нашем браке. Но я сдерживаюсь, впившись вместо этого ногтями в собственные коленки, а она тем временем продолжает разливаться соловьем:

– Зачем заставлять его страдать? Если ты действительно его любишь – а я думаю, что любишь, – ты можешь уберечь его от этого. Он все равно не останется с тобой. Ты не можешь привязать его к себе. Это не жизнь, ни для него, ни для тебя. Но, может быть, если ты скажешь правду, если ты защитишь его сейчас, когда он в тебе нуждается, тогда, может быть, у тебя получится хоть что-то исправить.

– Ты лишила меня всего, – снова шепчу я в трубку. Она не дождется от меня никаких признаний собственной вины. Для этого игра зашла уже слишком далеко. – Что я буду без него делать?

– Ты можешь поступить правильно. Доказать делом, что ты любишь его. Покончить со всем этим дерьмом. По крайней мере, может быть, тогда он не будет тебя ненавидеть. Может быть, тогда ты не будешь ненавидеть саму себя.

– Да пошла ты, – шепотом цежу я, наслаждаясь ощущением грубых слов на языке. Еще некоторое время я сижу на полу, и меня бьет дрожь, а потом ярость прорывается наружу выплеском злобы. – Да пошла ты! – на этот раз уже ору я в трубку и заливаюсь слезами.

Щелчок – и на том конце провода наступает тишина, и я вновь остаюсь один на один с неумолчным тиканьем часов. «Господи, как же меня иногда бесит эта ее покровительственная манера», – думаю я отстраненно, а потом поднимаюсь на ноги, убираю телефон в карман и вытираю слезы. Впрочем, кое в чем она права. Настало время мне все исправить.

Я вешаю трубку, и меня начинает колотить.

Удалось ли мне донести до нее хоть что-нибудь? Что она теперь предпримет? Позвонит в клинику? Разгромит дом, когда осознает, что я не врала? Я вспоминаю ее надломленный голос. Нет. Она поверила мне. Она знает, что он ушел. Пытаюсь дозвониться до Дэвида, но его телефон переключается на автоответчик. Он сейчас должен быть уже в поезде; видимо, там плохая связь. Чертыхаюсь себе под нос, но потом все же оставляю ему сообщение, что у меня все в порядке.

Адам. Через час его нужно будет забирать. Как я смогу сегодня вечером разыгрывать перед ним семейное счастье, когда тут творится такое? Ох, мой малыш, я так его люблю, но сегодня мне совершенно не до него. У меня просто голова идет кругом. И потом, нельзя сбрасывать со счетов Адель. Она знает, где я живу. А вдруг ее горе переродится в ярость? Социопатка. Так Дэвид ее охарактеризовал. А вдруг она заявится ко мне, когда все это до нее дойдет? Можно, конечно, снять на какое-то время номер в отеле, но тогда придется потом как-то объяснять все это Иэну, когда они в следующий раз увидятся с Адамом. И потом, в глубине души мне хочется знать, насколько сильно снесет крышу у Адели. Если она явится сюда, мне нужно быть к этому готовой. Думаю, в отсутствие Дэвида она утратит контроль над собой. Я почти надеюсь, что именно так и произойдет. Это помогло бы подтвердить версию событий в изложении Дэвида.