Джеймс Сигел - Сошедший с рельсов

Но все это было до того, как жизнь его предала. До того, как он начал мечтать о переселении в параллельную Вселенную.

– Неважно выглядишь, – встревожился Уинстон. – Это, часом, не заразно?

– Нет.

Разве можно подхватить то, что случилось с ним?

– Вот и Дик Лемберг тоже так говорил.

– Дик Лемберг – кто это такой?

– Никто не знает. Умер, и все.

– Спасибо, успокоил, – заметил Чарлз.

– Даю тебе наколку, – продолжал Уинстон.

– Наколку?

– Насчет остальных игроков. Трое из Американской лиги.

– А почему ты не сказал, что четверо из Национальной?

– А ты ничего, в порядке, соображаешь.

Уинстон не обладал менталитетом «синего воротничка», зато имел комплекцию работяги. Казалось, он способен побить любого, стоит лишь захотеть. На предплечье у него красовалась татуировка «АБ».

– Совершил ошибку, – как-то признался он Чарлзу.

– Что сделал наколку?

– Да нет, что встречался с этой девахой, Амандой Барнс. А тату мне нравится. Кстати, я совсем не уверен, – сказал он, вставая и собираясь уходить, – что это семь игроков с одиннадцатью буквами в фамилиях, а не наоборот. Мы трепались об этом с одним парнем около двух ночи. Так что, может, я и перепутал.

Они встретились в итальянском ресторане на пересечении Пятьдесят шестой и Восьмой улиц, о котором шла слава, что сюда захаживал Фрэнк Синатра.

Наряд Лусинды потряс его, если считать признаком потрясения глаза, увлажнившиеся от обожания и возбуждения. На ней была блузка с треугольным вырезом, которая не висела, не ниспадала, не скрывала, а облегала.

Возможно, всему виной были расходившиеся нервы. Это как встреча с поставщиком: никогда не знаешь, чего ожидать.

И посему Чарлз задал ей вопрос, словно товарищу по работе:

– Чем занимается ваш муж?

– Играет в гольф, – ответила она.

– За деньги?

– Надеюсь, нет.

– И как долго вы…

– Женаты? Достаточно, чтобы не сразу вспомнить. А вы?

– Восемнадцать лет. – Чарлзу не требовалось производить подсчетов. Да и не хотелось. Хотя, если так рассудить, разве их разговор о супругах не являлся свидетельством того, что между ними не происходило ровно ничего предосудительного, что все оставалось абсолютно невинным?

– Восемнадцать лет назад я училась в начальной школе, – заметила Лусинда.

И Чарлз мгновенно начал подсчитывать, сколько ей лет. Что-то около тридцати?

– Ну так что там у вас? – спросила она. – Снова нож в спину?

– Получил новый заказ на рекламу.

– Неужели?

– Какой-то аспирин. Врачи утверждают, будто он в два раза действеннее нынешнего.

– Поразительно!

– Впрочем, те же врачи теперь вообще не рекомендуют употреблять аспирин.

– И что вы собираетесь делать?

– Понятия не имею. Сплошная головная боль.

Лусинда рассмеялась. У нее были тонкие запястья и сужающиеся к кончикам пальцы, которыми она смахивала длинные темные волосы с глаз – точнее, с одного глаза, и Чарлз вспомнил Веронику Лейк в «Этом наемном убийце».

– Как вы оказались…

– В рекламе? Никто не знает, как оказывается в рекламе. Таинство. Вдруг вы в деле – и все.

– Нечто вроде брака?

– Брака? Боюсь, что не совсем вас понимаю.

– Хотите – верьте, хотите – нет, я не помню, чтобы стремилась замуж. Не припоминаю, как говорила «да». Хотя определенно говорила.

Лусинда повернула кольцо с алмазом, словно желала убедиться, что оно на пальце и она в самом деле замужем. Неужели обаяние Чарлза заставило ее забыть о семье?

– Вы познакомились с мужем в Техасе?

– Нет. В Техасе я покуривала травку и считалась пропащей.

– Ах да, вы же были юной правонарушительницей.

– В Амарилло это называлось бунтарством. А вы? Что поделывал юный Чарлз?

– Боюсь, что жил паинькой. Юный Чарлз много читал и вовремя сдавал сочинения и курсовые работы.

– Значит, вы были тем самым увальнем, над которым все потешались?

– Увы.

Чарлз купался в отсветах недавнего свидания.

И к сожалению, таращился на папку с названием «Обзор пожеланий заказчика».

Реклама болеутоляющих и моющих средств, как и деодорантов, далеко не всегда вызывает восторг у исполнителя. Рекламщики живут в мире, который мало замечает их работу, исключая, конечно, заказчиков. Зато те устраивают постоянный экзамен, переэкзаменовку и снова экзамен их задумкам. И как бы удачно ни складывались отношения, дело все равно кончается домохозяйкой, волокущей к телеобъективу сумку с товаром и клянущейся, что теперь ее жизнь круто изменилась.