Андерс Рослунд - Ячейка 21

Удушающий стыд.

Она смыла его. Его руки, его дыхание, его запах. Вода была такая горячая, что обжигала почти до боли. Стыд – безобразная вторая кожа, которая не смывалась.

А потом она села на пол душевой кабинки и запела. Детский клайпедский мотивчик.

Она обожала эту песенку. Это была их песня – ее и Владиса, они горланили ее каждое утро, когда направлялись в школу и гуляли по окрестностям. Слог – шаг, слог – шаг, свои имена – громче и громче.

– Хорош петь!

Дмитрий кричал из прихожей, как она поняла, приникнув к двери ванной. Он стукнул в стену, крикнул снова, мол, лети сюда мухой! А она все сидела на влажном полу кабинки с прерванной песней во рту. Ее голос еле пробивался за дверь:

– Кто теперь?

– Давай иди работай, мать твою!

– Я хочу знать, кто сейчас придет.

– Дырку помой! У тебя новый клиент.

Лидия поняла по голосу, что он разозлился не на шутку, и поднялась. Она вытерлась, встала перед зеркалом, висевшим над раковиной, и накрасила губы красной помадой. Слой за слоем. Она надела почти сливочно-белое белье из какой-то похожей на бархат ткани, которое тот, что должен был вот-вот войти, прислал заранее. Дмитрий выдал ей его сегодня утром.

Четыре таблетки рогипнола и одна валиума. Проглотила, улыбнулась зеркалу и запила капсулы полстаканом водки.

Она открыла дверь ванной и вышла в прихожую. Следующий клиент, второй за день, но зато его она ни разу еще не видела, ждал на лестничной клетке. Дмитрий сидел в кухне. Она заметила, как он зло проводил ее взглядом, когда она проходила мимо. Последний шаг к входной двери.

Подождав, когда он постучит во второй раз, она открыла.

Хильдинг Ольдеус яростно чесал нос.

Хроническая инфекция в левой ноздре, после героина. Нюхнул дури да почесался неудачно. С тех пор не припомнит, когда в носу у него не было здоровущей язвы. Прям горело внутри, он должен тереть, тереть, копать указательным пальцем, сдирать шкуру.

Он огляделся вокруг.

Собес этот хренов, терпеть его не мог, но всегда сюда возвращался. Он уже не успевал бодаться с ними, так что сидел тут, готовый лыбиться, лишь бы дали на пригоршню монет больше. Неделя уже прошла. Он раскланялся с этими работничками из Аспсоса, отстучал по-быстрому Йохуму, Йохуму Лангу, у которого кантовался в последние месяцы. Ему надо было спрятаться за чьей-то спиной, ну а Йохум был здоровенный, так что подходил будьте-нате. Ни одной сволочи и в голову не стукнет вымести его из йохумовой берлоги. Йохум, правда, отстучал в ответ, что ему осталась одна гребаная неделя (Хильдинг внезапно осознал, что это, стало быть, завтра. Ну да, неделя-то прошла. Значит, блин, завтра). И они, вероятно, никогда больше не увидятся, кроме как в тюряге. Йохума же прикрыли на какое-то время, а он и не бултыхался. Ну а те, которые не бултыхаются, испаряются, вроде как и не было их никогда.

Народу нынче немного.

Несколько цыганок, один чухонец и два пенька-пенсионера. Какого хрена им всем тут надо?

Хильдинг снова покопался в язве у себя в носу. Ладно, погодите. Расселись тут вдоль стены. Гады.

Это был такой уж день. Такой день, когда он чуял. Он не хотел чуять, не надо было ему чуять, но наступал такой вот адский денек – и он чуял-чуял-чуял.

– Так, следующий?

Снова дверь открыла. Здоровенная жирная собесовская тетка.

Он рванулся к ее двери всем своим худющим телом, его занесло, и все тут увидали, что это был еще молодой парень, явно не больше тридцати, с прыщавым мальчишеским лицом.

Он вновь почесал нос, почувствовал, что вспотел. Стоял июнь, но дождь хреначил вовсю, так что пришлось натянуть длинный дождевик Недышащая ткань, так что в собесе Хильдинг его снял. Надо бы повесить на вешалку, но он не решился. Он сел на стул для посетителей. Блин, ни бумажки на столе, полки тоже пустые. Он нервно огляделся вокруг. И никого больше, черт, обычно две тетки тут сидят.

Клара Стенунг отлипла от дверной ручки и села с другой стороны стола. Ей было двадцать восемь лет, столько же, сколько и наркоману, который сидел сейчас напротив нее. Она видела его там, в коридоре, и отлично знала, кто это и что ему нужно. Такие приходили часто. Она отработала в провинциальных собесах пару лет да плюс три года здесь, в городе. Худые, дерганые, крикливые, только что соскочившие с иглы – они приходили и уходили, внезапно исчезали аж месяцев на десять, но всегда, всегда возвращались.

Она поднялась, протянула через стол руку. Он посмотрел на ее ладонь, пересилил желание плюнуть в нее, наконец вяло пожал.