Марио Пьюзо - Крестный отец

Скрепя сердце, вопреки голосу рассудка, Вито Корлеоне согласился. Решающим доводом послужило то, что после участия в налете его доля составит самое малое тысячу долларов. Его молодые сообщники действовали, на его взгляд, сгоряча, готовились непродуманно, распоряжались добычей как придется. Весь их подход к делу был, по его понятиям, чересчур легкомысленным. Впрочем, он находил, что они все же стоящие, основательные ребята. От Питера Клеменцы, уже дородного, крупного, исходила надежность, внушал доверие и сухощавый, замкнутый Тессио.

Налет прошел без сучка без задоринки. Вито, к собственному изумлению, ничуть не оробел, когда сообщники, выхватив оружие, заставили водителя вылезти из груженной шелком машины. Приятно поразило его и хладнокровие Клеменцы и Тессио. Они спокойно подтрунивали над шофером, обещая, что, если он будет вести себя смирно, его жене, возможно, тоже перепадут два-три платья. Самому сбывать платья Вито счел неразумным — он отнес свою долю товара скупщику краденого и выручил за все оптом только семьсот долларов. Однако в 1919 году и это были солидные деньги.

Назавтра его остановил на улице Фануччи, в кремовом костюме и белой на сей раз шляпе. Фануччи, и без того зверского обличья мужчина, не потрудился прикрыть чем-нибудь серпообразный шрам, белым полукружием перечеркнувший от уха до уха его шею ниже подбородка. Грубые черты его под густыми черными бровями приобретали при улыбке неожиданно добродушное выражение.

— Ну что, молодой юноша, — сильно коверкая слова на сицилийский лад, сказал он Вито. — Люди болтают, будто ты разбогател. И ты, и твои приятели. Тебе не кажется, что ты обходишься со мной некрасиво? Сам посуди, ведь это моя улица, стало быть, должен ты оросить мне клюв? — Он употребил ходкое выражение сицилийской мафии: «Fari vagnari a pizzu». «Pizzu» — это клюв любой мелкой птахи, скажем, канарейки. А смысл самого выражения — выкладывай часть добычи.

Вито, по обыкновению, промолчал. Он с полуслова разгадал, куда клонит Фануччи, но ждал, когда он выскажется без обиняков.

Фануччи обнажил в улыбке золотые зубы, туже затянув на шее полупетлю своего шрама. Отер лицо платком, расстегнул на минутку пиджак, словно бы от жары, а на самом деле выставляя напоказ пистолет, заткнутый за пояс удобно широких брюк. Вздохнул.

— Ты даешь пятьсот долларов, — сказал он, — и я прощу тебе обиду. В конце концов, откуда взять молодежи понятие об учтивости, которую подобает оказывать такому человеку, как я…

Вито Корлеоне улыбнулся — и было в улыбке этого совсем еще молодого человека, не запятнавшего свои руки ничьею кровью, нечто столь леденящее, что Фануччи на миг остолбенел, но все же, пересилив себя, прибавил:

— Иначе в дом твой явится полиция, твоя жена и дети узнают стыд и нужду. Конечно, если мне лишнее наплели про твой барыш, то я смочу клюв самую малость. Но уж никак не меньше, чем на три сотни. И лучше не пробуй провести меня.

Теперь в первый раз заговорил Вито Корлеоне. Он повел речь рассудительно, без всякого озлобления. В его голосе слышалась лишь почтительность, приличная при беседе младшего со старшим, тем более — значительным лицом вроде Фануччи.

— Моя доля пока у друзей, — мягко сказал он, — мне надо будет поговорить с ними.

У Фануччи отлегло от сердца.

— Друзьям можешь передать, что с них причитается по стольку же — я рассчитываю, что и они дадут мне оросить мой клюв. Передай, передай, не сомневайся, — веско повторил он. — Мы с Клеменцей — старые знакомые, он соображает, что к чему. Ты вообще присматривайся, как он себя ведет. У него больше опыта по этой части.

Вито Корлеоне переступил с ноги на ногу. На лице его изобразилось легкое замешательство.

— Конечно, — сказал он. — Вы понимаете, для меня это все непривычно. Спасибо, что вы меня наставляете, прямо как истинный крестный отец.

Его слова произвели на Фануччи впечатление.

— Ты правильный малый. — Он взял руку Вито и стиснул ее своими волосатыми ручищами. — Уважительный. А это в молодые годы — великое дело. В другой раз чуть чего — приходи сперва ко мне. Возможно, смогу тебе посодействовать, если что задумаешь.

С годами Вито Корлеоне понял, откуда у него взялось тогда умение безошибочно найти верную линию поведения с Фануччи: конец, постигший его отца, непокорного человека, умерщвленного сицилийской мафией, — вот что, разумеется, научило его осторожности. Но в те минуты он ощущал только лютую ярость, что у него вымогают деньги, ради которых он решился поставить на карту жизнь, свободу. Он не испугался. Больше того — он заключил из этого разговора, что Фануччи — зарвавшийся дурак. Насколько Вито знал Клеменцу, дородный сицилиец скорей согласился бы расстаться со своей шкурой, чем хотя бы с единым центом из добытых денег. Разве он не был готов уложить полицейского из-за краденого ковра? Да и в поджаром, гибком Тессио недаром проглядывало сходство с ядовитой, готовой ужалить змеей.