Глеб Соколов - Дело Томмазо Кампанелла

– Послушай, Таборский, ты – ребенок. Так, как сейчас рассуждаешь ты, может рассуждать только ребенок. Ты – ребенок.

– Если бы! Многое бы я отдал за то, чтобы вновь стать ребенком! Понимаешь, когда я был молодым человеком, меня обманула жизнь. Под воздействием этого обмана я стал делать то, чего ни в коем случае не стоило делать, и не стал делать того, что надо было делать. Я перепутал многие вещи. И таким образом я оказался в объятьях злой судьбы. Я оказался в объятьях злой судьбы, которая мне не принадлежит. Это чужая злая судьба.

– Ну ты же сам только что сказал, что ты делал вещи, которые ни в коем случае не стоило делать, и не делал того, что надо было делать. Значит, это твоя судьба. Ты ее заслужил.

– Заслужил, не заслужил – какая разница! Я не хочу эту судьбу.

– Здесь одного хотения будет мало… Да и к тому же, сам понимаешь, время уже прошло и поправить ничего нельзя.

– Не-ет! Заткнись! Не смей так говорить! – Таборского как подбросило. Он сжал в руке телефон с такой силой, что пластмассовый корпус едва не треснул. Лицо Таборского очень сильно переменилось: оно стало злым, упрямым, в нем хорошо читалось ожесточение и воля.

– О-о, узнаю Таборского! – протянул Лассаль. – Боец, воин!

– Извини, эта грубость сорвалась случайно, – смягчился Таборский. – Если время уже ушло, то зачем я вообще живу?! Время не ушло. Я всего полдня в столице, а мне уже легче: широкие улицы, и фонари, и рекламы, и театры. Знаешь, это теперь так здорово на меня действует. Здесь совсем не так, как на Севере. Мне кажется, я от столицы сошел с ума. Мне это мое сумасшествие помогает верить – все исправится, судьба исправится, колдовство, порча, которые на меня насланы, испарятся. Мне кажется, еще чуть-чуть, еще немного, еще каких-нибудь несколько часов и я проснусь, приду в себя и окажется, что все, что со мной было после моей прекрасной юности, – это только мрачный и угрюмый сон. И вот уже наступило утро, и сон развеялся. И светит солнце, и окно раскрыто. Я встану, подойду к нему: троллейбус едет по широкому проспекту, выбежали из арки и подбежали к киоску «Мороженое» веселые школьники. А главное: мой мрачный сон – только сон, и он прошел, развеялся! О, каким прекрасным будет это пробуждение! Все, что тяготило и мучило меня, – только сон, все безысходное, мрачное развеялось… Сегодняшний вечер необыкновенен. Сегодняшняя ночь – необыкновенна. Сон развеется, мрачное уйдет. Или… Даже не хочу об этом думать! Я приехал в Москву только на одну ночь. Завтра мне уезжать обратно на Север. Но я не поеду обратно на Север, потому что мрачный сон развеется, и не надо будет никуда ехать.

– Хориновская революция в настроениях. Сегодня в «Хорине» решительная ночь. Сразу видно, что ты уже там побывал, – отметил Лассаль. – Впрочем… Ладно, коли уж ты приехал, скажи, ты уже видел ее?

– Нет еще. Я все ищу ее, ищу. И никак не могу найти, – проговорил Таборский.

– Ты все ищешь ее и никак не можешь найти?! – Лассаль явно был очень сильно озадачен таким ответом Таборского.

– Да, все ищу и никак не могу найти, – подтвердил Таборский.

– Так посмотри там слева от входа! – велел Лассаль. – Честное слово, если ты шутишь, то это слишком тяжелая и неуместная шутка. Время совсем не для шуток.

Слева от входа, в полутьме стоял гроб. Теперь Таборский наконец заметил его.

Тут же, внешне совершенно спокойный, – конечно, внешне, только внешне, руки его не проявляли никакой наклонности к дрожанию, – медленно, словно с неохотой Таборский подошел к гробу и заглянул в лицо покойнику. Вдалеке, в дальних пределах храма появился священник, которого Таборский пока не замечал.

В гробу лежала старуха Юнникова.

Глаза Таборского мгновенно наполнились слезами.

– Нет, этого не может быть. А кто же тогда вел репортаж из блестящего ресторана? Нет, этого не может быть. Она жива. Она просто спит. Умаялась, пока моталась по Москве, пока вела репортаж из блестящего ресторана.

– Какой репортаж? Ты что, сошел с ума? – не верил своим ушам Лассаль.

– Как это какой репортаж? Юнникова совсем недавно вела репортаж из блестящего ресторана в центре Москвы. Юнникова – жива.

Из дальних пределов храма выглянул священник:

– Храм сейчас закрыт.

– Я ищу здесь артиста Лассаля! – громко крикнул Таборский.

– Его здесь нет! – крикнул в ответ священник. – Он был здесь, но уже достаточно давно уехал отсюда.

– А-а… Понимаю… – проговорил Таборский. – Это часть хориновского спектакля. Как же иначе?