Александр Щёголев - Жесть

Марина упала обратно.

— Попить можно? — простонала она.

Словно из воздуха сгустилась рука и дала ей ковшик с водой. Вода была восхитительно холодна.

— А где мои… — она не договорила.

— Сапоги? Возле кровати. Каблук я, как мог, приделал. Все лучше, чем было.

Марина снова привстала — в муках. Спустила на пол ноги, с похмельной сосредоточенностью выискивая свою обувь.

— Я вам носочки приготовил, — произнес мужчина. — Не новые, но стираные. В сапожки ваши всунул, чтоб не забыть… Память, признаюсь, в последнее время подводит. Надевайте, не стесняйтесь. А то на босу ногу, знаете ли… кожа мертвого животного, обнимающая живую человеческую… такие проявления гармонии смущают разум.

Какой внимательный, умилилась она, пропустив мимо ушей последний пассаж. Какой заботливый…

— Как же мне плохо… — выдала Марина от сердца. — Это вы играли?.. Там, ночью…

— Играл? Да, играл… Надо было жить, а я играл… Это правда. А жизнь — не игра, чтобы там ни говорил мистер Шекспир.

Мужчина отодвинул доску с капустой и взял с полочки над столом пачку чая. Насыпал заварку в щербатую чашку. Налил из жестяного чайника кипятку.

— Я слышала гитару, — вздохнула Марина. — Глюки, наверное, были. Канцона… пьеса такая… композитора Франческо да Милано…

Мужчина засмеялся.

— Ах, вот вы о чем. Это, скорее, гитара играла со мной, чем я с ней. А синьора Франческо я обожаю. Не только Канцону, но и все его Фантазии… как и вообще средневековую лютневую музыку — Винченцо Галилея, Бакфарка, Рейса…

Марина надела чужие носки и теперь пыталась попасть в сапоги ногами. Промах следовал за промахом. Опять возле ее лица возникла рука — на сей раз с дымящейся чашкой.

— Очень крепкий и без сахара, — предупредил хозяин. — Так вернее. Лучше бы, конечно, кефир, понимаю. Но за неимением гербовой…

Она взяла чай и подняла глаза. Сквозь муть и головную боль различалось лицо. Неухоженная борода. Огромные голубые глаза… улыбка… морщинистый лоб…

Лицо было ей определенно знакомо… вроде бы. Сейчас она ни в чем не была уверена. Встретить знакомого — ЗДЕСЬ? Немыслимо. Злые шутки ложной памяти. Голова разламывалась… Казалось бы, устойчивый словесный оборот, не имеющий отношения к реальности — «голова разламывалась». Не более чем красивость, художественное преувеличение. Однако бывают ситуации, когда это становится сущей правдой. Голова трещала, сдавливаемая в тисках невидимого палача. По голове били камнем… булыжником… Павел понимающе смотрел, но ничем не мог помочь…

— Который час? — спросила она.

— Доброе утро, — сказал он.

За окном едва светало.

— Да уж… доброе… А собаки?

Мужчина ответил не сразу.

— Собаки?

Он словно на стену наткнулся.

— Псы-рыцари… — сказал он неуверенно. — Псы войны… Друзья человека… И война — друг человека… По закону транзитивности… Лекарство против морщин, как подметил один юноша… — голос его неуловимо изменился.

Он взялся дрожащей рукой за лоб — и тут встретился глазами с Мариной. И словно выключатель в нем щелкнул. Бред отпустил его.

— Да, с собачками у вас могли быть неприятности. Хотя, эти стаи не так опасны, как о них говорят. В первом поколении они еще побаиваются людей. Помнят, как жили с хозяевами… Вот спарятся с волками, нарожают щенков, тогда — держитесь люди. Волкособаки — это действительно твари, и совсем не Божьи.

— Какие ужасы вы рассказываете…

Была бы Марина не с такого бодуна, давно бы уже поняла, с кем имеет дело. Но она уткнулась в чашку и пила свой чай. Допив, собрала ватники, положила их поверх подушки и откинулась спиной на импровизированное кресло. Куда подевалась пустая чашка, она не заметила. Она закрыла глаза, чему-то улыбаясь… Мужчина ходил по комнате: шаги то приближались, то отдалялись. Наверное, думает: «Приехала девочка», — вот чему она улыбалась. Никакого неудобства на этот счет она не испытывала. Вчерашний кошмар отпустил ее. Как хорошо было просто жить — пусть и с головой в тисках, пусть и с глюками в глазах…

Похоже, она заснула снова.

Когда включилась — за окном еще больше посветлело. И на душе посветлело, что было куда ценнее. Похмелье перешло в рациональную фазу. Головная боль постепенно ослабляла хватку. И глаза наконец-то видели все, что следовало (она осторожно приоткрыла их, поглядев, что вокруг происходит). Мужчина опять кромсал несчастную капусту: лопатки под его свитером ходили вверх-вниз, как маленькие крылышки. Работал он за столом, покрытым облезлой клеёнкой. Вообще же обстановка в доме была самая что ни на есть совдеповская, серенькая: выцветшие занавески, старые фланелевые тряпки, разбросанные повсюду, эмалированная посуда с отбитой эмалью. Выцветшие полиэтиленовые тазики. Засаленные обои. Мебель, притащенная сюда из города только для того, чтоб не выбрасывать. Единственное, что выбивалось из композиции — две репродукции на стене. «Боярыня Морозова» художника Сурикова плюс «Иван Грозный убивает своего сына» [21] Правильное название картины — «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года». Марина ввиду плачевного состояния, не напрягая память, воспользовалась устоявшимся в народе ошибочным названием. художника Репина.