Шрёдер спросил с иронией в голосе:
– Вы хотите сказать, что подозреваете епископа Доунса?
– Я этого не говорил, – улыбнулся Лэнгли.
Беллини отвернулся от окна и взглянул на Шрёдера.
– Вы все еще не нажрались по горло этим дерьмом? Одно и то же, одно и то же, а дело с места не двигается.
Шрёдер начал закипать:
– Боже мой, как вы не поймете – это ведь только прием! Слышали, наверное, что я сотни раз его использовал.
– Ну слышал, слышал, а на этот раз только одни разговоры.
– Да пошли вы к черту!
Казалось, Беллини тоже сдерживался с трудом. Он оперся руками о стол Шрёдера и сдержанно произнес:
– Тогда я тоже выйду из игры. Неужели вы думаете, что я пошлю туда своих людей? Господь Всемогущий, Берт, я ведь тоже пойду с ними. А у меня жена и дети. Но, Боже мой, поймите: каждый лишний час гребаной болтовни с ним им только на руку – они за это время еще больше усилят оборону. Каждый час укорачивает время, оставшееся до рассвета, до той минуты, когда я еще могу начать штурм. Но я не могу его начать на рассвете, чтобы в отчаянной попытке сохранить жизнь заложников и собор. Потому что мятежникам известно, что штурм начнется именно на рассвете, перед крайним сроком выполнения их требований.
Шрёдер не отрываясь смотрел на Беллини, но ничего не ответил. Беллини же распалялся и все повышал голос:
– Чем дольше вы с ними будете нянчиться, тем круче они дадут мне от ворот поворот. Если вы кончите тянуть резину и дадите мне… возможность самому принимать решение… тогда я должен начать штурм. – Наклонившись поближе к Шрёдеру, он почти шепотом добавил: – Не нравится мне что-то потеть в пустом ожидании, Берт… И людям моим тоже не нравится… Должен же я знать, что нас ждет.
– Это временная ступень в переговорах, – заученными словами отвечал Шрёдер, – обычные процедуры. Предпринимается в целях стабилизации ситуации, чтобы вынудить их пойти на переговоры, успокоить и добиться переноса крайнего срока.
Беллини с силой хлопнул рукой по столу, отчего все сидящие в кабинете даже подскочили.
– Если вы все же сумеете добиться продления крайнего срока, до каких пор он будет тянуться? Сколько времени останется нам? Час? Два? Или придется начать штурм при дневном свете, а вы в это время будете стоять здесь у окна и, покуривая, любоваться, как там из нас бифштексы рубят?
Шрёдер вскочил со стула, лицо его побагровело от ярости. Он пытался сдержаться, но слова вырывались сами собой:
– Если вы считаете нужным пойти на штурм, я буду рядом с вами, Беллини.
По лицу Беллини проскользнула кривая улыбка. Он повернулся к Лэнгли и Шпигель, затем вновь перевел взгляд на Шрёдера.
– Заметано, капитан, – быстро произнес он, повернулся и вышел из комнаты.
Лэнгли взглянул на захлопнувшуюся дверь и заметил:
– Берт, глупо же так поступать.
Шрёдер чувствовал, что у него от напряжения дрожат руки и ноги. Он устало опустился на стул, но вскочил и проговорил срывающимся голосом:
– Последите за телефоном. Мне необходимо выйти на минутку – в туалет.
И он поспешно покинул комнату. Шпигель презрительно смотрела ему вслед.
– Я ему тоже выдала парочку ласковых словечек, – сказала она. Лэнгли отвернулся.
– Но скажите мне хоть, что я стерва, – продолжала Шпигель.
Лэнгли подошел к буфету и налил себе бокал шерри. У него не было никакого желания говорить помощнице мэра, что она стерва. Шпигель подошла к нему, потянулась и взяла бокал у него из рук. Отпив глоток, сунула ему бокал обратно.
«Она делает так уже второй раз», – подумал Лэнгли. В ее жестах и движениях была какая-то тревожная близость и назойливая агрессивность по отношению к нему, будто он уже является ее собственностью.
Роберта не торопясь пошла к двери, бросив на ходу:
– Не делай таких же глупостей, как Шрёдер.
Лэнгли смотрел на нее с удивлением.
– Ты женат? – неожиданно спросила она. – Разведен?.. Живешь отдельно… холостяк?
– Да.
Она произнесла сквозь смех:
– Ну-ну. Что ж, теперь сиди здесь и стереги лавку. Увидимся попозже. – И вышла из комнаты.
Заметив след от губной помады на бокале, Лэнгли поставил его и подошел к окну.
– Вот уж точно – стерва!
На подоконнике лежал бинокль Беллини. Лэнгли взял его и навел прямо на человека, стоящего на колокольне. Если Беллини начнет штурм, этот молодой человек погибнет одним из первых. Любопытно, а знает ли он об этом? Да, конечно же, знает.
Человек на колокольне тоже заметил Лэнгли и навел свой полевой бинокль. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Затем молодой человек поднял руку в знак приветствия. Тотчас же в сознании Лэнгли лица всех членов ИРА, которых он когда-либо знавал, слились в чуть наивном лице юноши – и молодые романтики, и старые ветераны вроде Хики, и отжившие функционеры, как Фергюсон. И хладнокровные молодые бунтари, каковых сейчас большинство, и вот эти фении, еще более бесшабашные, чем бунтари, самые худшие из худших… Все они, как знал Лэнгли, начинали жизнь скромненькими мальчиками и девочками, одетыми в чистенькие костюмчики и платьица для воскресной мессы. Но вот где-то что-то в их жизни пошло наперекосяк. А может, в одну из ночей, когда в ирландских кварталах производилась «зачистка», в их умах и возникли безумные мысли. Вот теперь эти мысли дают себя знать. Ему, черт возьми, не хотелось бы возиться с такими ребятами.
Читать дальше