Карло Лукарелли - День за днем

– Мы не слишком любим фотографироваться, – вроде как извинялась синьора. – Витторио, тот даже выходит из себя, когда кто-то пытается его снять.

Грация взглянула на снимок, который держала в руке. Яркий прямоугольник цветной фотографии, на которой фигуры казались рельефными. Витторио был виден по пояс, его засняли без его ведома, пока он разговаривал с кем-то, но от собеседника осталось лишь черное, не попавшее в фокус пятно руки. Витторио тоже оказался не совсем в фокусе, но его можно было разглядеть. Худощавый юноша с прямым носом и правильными чертами, в общем, даже красивый. Волосы подстрижены очень коротко, в глазах красноватые блики от вспышки, он придерживает рукой подбородок, прижимая палец к губам: похоже, внимательно слушает. Двадцать лет. 1990 год. Это – не взгляд киллера. Грация хорошо знала киллеров, она изучала их фотографии, сама их снимала скрытой камерой, целилась в них из пистолета, смотрела им в глаза, надевая наручники. Это – не взгляд киллера. Во всяком случае, пока.

– А более поздней фотографии у вас нет? – спросила она.

Роясь в коробке, перебирая снимки, синьора вздохнула, покачала головой.

– Ну, вообще-то, Витторио можно было сфотографировать, только застав врасплох, иначе он ни за что не соглашался, под любым предлогом. Он всегда был стеснительным мальчиком, немного замкнутым. Но очень добрым, знаете? У Витторио золотое сердце. Вот прошлогодняя. Для паспорта.

Цветная фотография на документ. Плоская, как все подобные фотографии. Витторио анфас, с близкого расстояния, голова поднята, взгляд серьезный и слегка туповатый, как у всякого, кто пристально смотрит на то, чего нет. Черные волосы подстрижены очень коротко, сомкнутые губы полные, но не пухлые, а глаза… Грация то подносила фотографию к самому носу, то отставляла подальше, чтобы разобрать их цвет. Кажется, светлые, может быть, зеленые. Не важно, это будет понятно по описанию, в документах указывается цвет глаз, рост, вес. Ей нужно нечто большее. Фотография, на которой можно что-нибудь прочитать, понять выражение, перехватить мысль. А здесь нет ничего такого, на этой фотографии для документа не запечатлелся взгляд киллера. Она безликая и пустая, как фоторобот. Грация сказала:

– Если вы не против, мы заберем их с собой: может, все-таки произошла ошибка.

Мама Витторио рассеянно кивнула, будто не слыша ее слов. Она улыбалась, глядя на черно-белую фотографию с закругленными уголками, которую держала обеими руками за края, чтобы не захватать пальцами.

– Вот эта мне нравится больше всего, – проговорила она, передавая снимок Грации.

Ребенок. Мальчик десяти лет. Забрался с ногами на скамейку или другое возвышение, оставшееся за нижним краем снимка; локтями оперся о колени, пальцы сцеплены под подбородком. Позади – луг, который на этой четкой черно-белой фотографии казался струящимся и подвижным, как море. Все это, наверное, происходило в городском саду на улице Вагнера, потому что на заднем плане, вне фокуса, можно было узнать дом. Гладкие, длиной до середины уха волосы мальчика разделял пробор, но одна длинная непокорная прядь упала на лоб. Должно быть, дул легкий ветерок. И светило солнышко, потому что глаза мальчика были слегка прищурены, совсем чуть-чуть, словно бы он нарочно держал их открытыми, хотел все равно смотреть. В этих глазах застыло непростое выражение. Не странное, а именно непростое. Выражение, которое непросто понять. Не грустное, не оживленное, – ожидающее. На губах – намек на улыбку, не настоящая улыбка, а гримаска, едва приподнимающая кончики рта; ожидание улыбки: будто кто-то рассказывает что-то забавное, а мальчик ждет конца истории, чтобы понять, смеяться ему или нет. «Красивый мальчик», – подумала Грация и сказала об этом маме Витторио:

– Красивый мальчик.

– Да, он был красивым мальчиком. И говорливым, знаете? Как он любил поговорить! Здесь он серьезный, но это потому, что с ним только что случилось…

Она внезапно прервалась, помотала головой, будто отгоняя муху. У нее даже вырвался стон, похожий на рычанье.

– Что? – встрепенулась Грация. – Что с ним случилось?

Мама Витторио снова помотала головой.

– Ничего, – прошептала она, но в горле застрял комок.

Она закашлялась, попыталась забрать у Грации фотографию, но та крепко прижимала снимок к груди.

– Что с ним случилось? Болезнь? Несчастье? Что?

Синьора кашляла все громче и громче, словно стараясь заглушить голос Грации. Мотала головой, размахивала руками, жестами пытаясь показать – нет-нет, ничего. Грация повысила голос почти до крика: