Лука Ди Фульвио - Чучельник

– Синьорина Черутти!

В лестничном пролете показалась ее голова. Прямые волосы струились вниз, в пустоту. Амальди спустился к ней.

– Если что, вы можете мне звонить. Вот это прямой, в кабинет, это пейджер… а это личный, то есть домашний. Пейджер я иногда отключаю, так что…

– Спасибо, – сказала девушка, и Амальди показалось, что она легонько погладила листок.

– До свиданья.

– До свиданья.

Амальди протянул ей руку.

Джудитта пожала ее и благодарно улыбнулась. Она почему-то подумала, что этот жест стоил ему невероятных усилий.

«Какая нежная, теплая рука», – подумал Амальди и, круто повернувшись, стал подниматься по лестнице.

А Джудитта пошла вниз, улыбаясь.

– С каких это пор старший инспектор занимается такой ерундой? – спросил Фрезе, как только Амальди переступил порог кабинета. – Хотя такую грудь ерундой не назовешь.

– У тебя что-то срочное? – перебил его начальник.

Фрезе тряхнул головой, развел руками и с блаженным стоном плюхнулся в вертящееся кресло.

– Какое блаженство! Еще чувствуется тепло этой попки!

Амальди обдал его ледяным взглядом.

– Ну?

– Я нашел один из недостающих документов по сиротскому приюту. И знаешь где? В личном деле Аугусто Айяччио.

– Кого? – рассеянно переспросил Амальди, до сих пор не в силах опомниться от своего поступка.

Дать домашний телефон незнакомой девице, возможно, истеричке, которая теперь изведет его рассказами о новых подвигах онаниста.

– Айяччио. Того беднягу, что умирает от рака… Кстати, ты его навестил?

– Да, – соврал Амальди.

– Не приходил? – спросил Фрезе у Айяччио. – Ты точно помнишь?

– Да.

– А вчера?

– Нет.

Фрезе почесал в затылке, потом заученным движением отряхнул пиджак и почистил ногти.

– У тебя перхоть есть?

– Чего нет, того нет.

– Черт! Прости, Айяччио, – буркнул Фрезе.

– Да ничего.

– Нет, правда, прости, я дурак. – Он с досадой ударил себя кулаком по толстой ляжке и поднялся с больничного стула.

– Говорю вам, ничего.

– Давай на «ты».

– Ладно.

Фрезе отошел к окну и попытался сменить тему:

– Неплохой отсюда вид.

– Да уж. Особенно хорошо видно, как растет гора мусора.

– Море, Айяччио, отсюда видно море.

– Это не море, а портовая помойка.

– Так ведь вода не из канализации. Мусор море приносит.

– Вы замечали, как заманчиво выглядит жареная курица в витрине? Золотистая корочка, лоснящаяся от жира, запах розмарина, вокруг хрустящая картошка… Замечали?

– На «ты», Айяччио.

– А наутро она в мешке для мусора. Хрящи, выцветшая кожа, кости с налипшим на них мясом… тошнотворный запах… Вы бы ни за что на свете до нее не дотронулись, верно? Как по-вашему, это одна и та же курица?

– На «ты», черт тебя возьми!

Айяччио повернулся спиной к окну, выходящему в мир, которого он никогда не понимал, для которого с рожденья был чужим. В палате воцарилась тишина. Фрезе пришел спросить его, как мог недостающий документ из папки сиротского приюта оказаться в его досье. Но на разъяснения не очень надеялся. Хотя странно, как тот документ попал в личное дело сироты. Единственного сироты в полицейском управлении, насколько ему известно. Сироты, который вырос именно в этом приюте и уцелел на том самом пожаре. Но откуда это может быть известно Айяччио? Фрезе видел перед собой еще сильную спину человека, в пятьдесят два года приговоренного к смерти. Айяччио всего на три года старше него. «Бывает», – сказал себе Фрезе, как только узнал о его несчастье. Но смотреть этому человеку в глаза – дело иное. Быть может, он вовсе и не насчет документа пришел, а просто посмотреть в глаза смерти, которой так боялся. Да, это совсем другое дело. А сам Айяччио уже не тот, каким он его помнил. Не тот, каким предстает в личном деле. Не тот Айяччио, которого он часто встречал в коридорах полицейского участка, уже не тот вялый, ко всему равнодушный агент с припухшими глазами, с которым они иногда вместе обедали.

– Я устал, – сказал Айяччио. – Устал и озяб.

– Накройся одеялом. Тебе помочь?

Не дожидаясь ответа, Фрезе подошел к кровати и хорошенько укрыл его. И заметил в вороте пижамы лиловое пятно, растекшееся по всей шее. Как язык. Ожог, давний, страшный ожог.

Айяччио закрыл глаза. Он думал о случившемся утром. Вытянувшись на постели, он приходил в себя, выныривая из кошмарного водоворота, куда его погрузили ударные дозы принятых лекарств. Казалось, язык у него стал толще и неповоротливей. Во рту было горько. Сильно болели мышцы шеи. Сколько он проспал? Кряхтя, он приподнялся и сел на постели. Развел руки в стороны, несколько раз сжал и разжал кулаки. Дыхание сбилось, он растерянно водил глазами, как пассажир скорого поезда, глядя в окошко. «Ну вот, – подумал он, – смотрю на себя со стороны». Но кто он такой и где находится – этого понять не мог. Голова как будто раздулась, мысли множились, увеличивая объем мозга, так что кости с трудом удерживали его в черепной коробке. Он понял, что это болезнь, и все встало на свои места: Айяччио осознал, что болен раком и что в этой больничной палате ему суждено умереть.