Чарльз Маклин - Домой до темноты

Сняв ошейник, я заметил, что нет бирки с кличкой, но не придал этому значения — Джура могла потерять ее когда угодно. Углы брезента я связал наподобие тюка.

Копали мы с добрых полчаса, к концу работы оба взмокли и перемазались. Невысокий холмик обложили камнями, чтобы отметить место, и я заговорил о надгробии и возможной эпитафии. Я предложил пирамиду из камней и простую надпись.

— Было бы хорошо, если б это стало памятником им обеим, правда?

Я никак не ожидал, что сын взбеленится.

— Нет… ей было бы противно! — заорал он. — Это вовсе не по ней… Она терпеть не могла всякие сопли… из-за того, что ее треклятая собака… Иногда кажется, ты… не понимал ее… совсем…

Он сбился, хрипло простонал и, содрогнувшись всем тощим телом, разрыдался. Понурившись, сьш дергался от плача. Сердце мое разрывалось, но я решил, что ему полезно дать волю чувствам. Джордж никогда не говорил о сестре после ее гибели.

Во всяком случае, со мной. Я подошел к нему и неуклюже попытался обнять за плечи. Лица его я не видел, но его худое жесткое тело мгновенно напряглось, словно было настроено на решительный отпор любому проявлению нежности. Он не позволил себя обнять. Со своим отцом я держался так же. Мы тоже не выказывали своих чувств.

— Ничего, Джордж, — сказал я. — Если захочешь поговорить о ней… или о чем-нибудь спросить… я всегда рядом.

Сын отвернулся. Кажется, он прошептал: «Тебя нет». Возможно, я ослышался.

Собаку подарил мой отец, когда Софи исполнилось девять лет. Не забыть ее искренний ребячий восторг. И сейчас помню ее распахнутые глаза и ликующий смех, когда дед, точно волшебник, достал из оттопыренного кармана пальто толстенького щенка.

Если подумать, все сходится.

Мой отец был каменотесом, «благородным каменщиком» (хотя он не любил этого выражения), который вел семейный бизнес на маленьком дворе деревенского дома близ Тисбери, где я вырос. Дотошный мастер, специалист в реставрации и сохранении старых зданий, Чарли Листер не одобрял того, чем я зарабатываю на жизнь, — на его взгляд, сделки с недвижимостью были не настоящей работой. Его не впечатляли мой материальный успех и женитьба на представительнице рода Каллоуэй (из-за чего недоуменно вскинутая бровь чаще наблюдалась в моей, нежели ее семье), но внучкой он гордился неимоверно. По счастью, отец умер на год раньше Софи. В больнице, где ничем не могли сдержать или хоть немного умерить финишный галоп рака поджелудочный железы, его последние слова были о ней. Он всегда верил в ее талант и будущее художника. Отец видел в ней того, кто не даст угаснуть пламени ремесленничества Листеров.

Реальность же в том, что всего через два года наше ощущение себя как семьи съежилось и раскрошилось вместе с пониманием, куда мы идем.

Видимо, Джордж смутно это осознавал, что и спровоцировало его вспышку. Со смертью Джуры оборвалась живая ниточка к Софи. Наверное, сын чувствовал, что он — последнее звено.

Говорят, мы плачем от беззащитности.

Потом я ушел прогуляться, выбрав хорошо знакомый путь, который через границу Уилтшира и Дорсета ведет на Кранборн-Чейс. Славно шагать по загородным просторам с крутобокими лощинами и нежцыми выпуклостями холмов, что к побережью постепенно сглаживаются. С Уин-Грин-Хилл видно аж за четыре графства, там всегда приходит пьянящее чувство, будто стоишь на вершине мира. Только не сегодня. Дождь закончился, но было слякотно и пасмурно. Понурившись, я шагал, не замечая пейзажа; в наушниках звучали «Вариации» Элгара, [70] Эдвард Уильям Элгар (1857–1934) — видный английский композитор, «Вариации Энигма» написал в 1899 г. я старался ни о чем не думать. Просто хотел себя измотать.

В начале седьмого я вернулся в Гринсайд, но сначала зашел в проулок, где случилась беда. Я чувствовал себя обязанным перед Софи постоять там и представить, как Джура нашла свой конец. Еще мне хотелось убедиться, что это вправду был несчастный случай. Раны собаки выглядели как-то странно.

Согнувшись, я осмотрел дорогу. Я понимал, что кровь, шерсть и прочее смыло дождем, однако рассчитывал найти осколок разбитой фары или чешуйку краски с крыла сбежавшей машины-убийцы. Ничего не было — ни бирки с кличкой, ни каких-либо следов наезда вообще. И лишь в канаве я обнаружил нечто похожее на обрывок черного мусорного мешка, зацепившегося за пенек боярышника. Я сдернул его и на изнанке черного пластика увидел кровь.

Смутное подозрение мгновенно превратилось в непоколебимую уверенность: собаку убили в другом месте, а затем привезли и бросили в канаву.