Чарльз Маклин - Домой до темноты

— Думаю, версию педрильского людоедства можно отбросить, Лучча. Что еще?

— Наш педик-воришка Джанни Арканджели мог видеть убийцу, когда в субботу вечером следил за домом. По его словам, во дворе Джимми Макчадо с кем-то разговаривал, но описать того человека он не может, поскольку наблюдал издали, чтобы его не заметили. Английского Джанни не знает, но утверждает, что оба говорили по-американски.

— Все это есть в рапорте, — вздохнул Морелли. — Расскажи, чего я не знаю.

— Думаете, убийца рассчитывал найти в портфеле ноутбук Сам Меткаф?

Морелли кивнул:

— Безусловно.

— А когда его там не оказалось?

— Он решил все равно заморозить Макчадо.

— Опять шутите? — Лучча хитро ухмыльнулся. — Почему же он взял платье, а потом оставил его в поезде?

— Далось тебе это блядское платье! — рассмеялся Морелли.

Сначала он не понимал, с какого ляду изнеженный юный ассистент, обладатель длинных волос, модных очков и изящных манер (Лучча был из семьи старых флорентийских аристократов) возжелал стать полицейским. Но Франкобальди оказался умнее и приятнее в общении большинства коллег. Если временами Морелли был с ним жестковат, то лишь для его же блага.

— Вы сами говорили, что убийца всегда оставляет какие-то следы и что-то уносит с места преступления… Извольте, инспектор. — Лучча подтолкнул факс от парижской полиции.

— Будь любезен, скажи Терезе, чтоб принесла кофе. — Морелли пробежал взглядом бумагу. — Почему сразу не доложили?

— Понятия не имею. — Лучча пожал плечами и вышел.

Факс инспектора Тушанжа касался давешней парижской поездки Эда Листера. Взгляд споткнулся на сообщении, что в среду объект около часа провел в Высшей национальной консерватории, выясняя пригодность своей крестницы к обучению на фортепьянном отделении. Казалось странным, что Листер опустил это посещение из перечня своих визитов в день убийств.

Забыл или пропустил намеренно? На встрече в лондонском офисе он словно бы удивился, услышав, что следов сексуального насилия не обнаружено.

В глазах его что-то промелькнуло.

Секунду подумав, Морелли снял трубку и по номеру, означенному в факсе, позвонил профессору Луке Норбе, который отвечал за прием студентов.

Джелли покосилась на миссис Като, сидевшую рядом на золотистом плетеном стуле, и уловила «тот взгляд». Она сама понимала, что играет отвратительно: пропускает ноты, сбивается с темпа, топчет левую педаль и без всякой экспрессии колошматит по клавишам. Вместо плавности одна хрень.

Окончательно запоров третью часть, она остановилось; о стены подвальной студии билось эхо последних звуков. Да что ж с ней такое?

— Знаю, знаю, знаю… — понурилась Джелли.

Миссис Като — маленькая, усохшая, но все еще эффектная старая дама в длинном атласном платье, серебристые волосы уложены на макушке в подобие раковины — не произнесла ни слова. В этом не было нужды — хватало и взгляда.

Вы способны на большее, дорогая, говорил он.

Хотелось расплакаться. Просто мало занималась, вот и все.

Джелли уже раскаялась, что взялась за пьесу, которую во вторник предстояло исполнить в Центре искусств. Ноктюрн Шопена технически для нее был чересчур сложен. Но Джелли намеренно замахнулась на серьезную вещь, ибо в случае успеха они с учительницей выглядели бы молодцами.

Главным было понравиться миссис Като. Старуха давно твердила, что девушке предначертано блестящее музыкальное будущее, и уговаривала идти на прослушивание к Джуллиарду или в Бруклинскую академию. Но Джелли не вполне доверяла ее пылким восхвалениям и боялась, что в случае провала уже никогда не обретет былую уверенность в себе. Порой она сомневалась, хочет ли посвятить свою жизнь делу, которое требует тебя целиком, почти не оставляя места для чего-нибудь другого.

Музыка, любила повторять учительница, должна заполнять все мысли, чувства и поступки. Через упорные занятия вы обретете столь необходимые порядок и гармонию в мастерстве и жизни. Музыка придаст вам сил, и вы одолеете любую трудность, любое испытание. Но она требует всей вашей жизни либо ничего.

Джелли находила в музыке скорее убежище. Стоило сесть к инструменту, как дневные неприятности мгновенно забывались. Мелодии обволакивали, в их коконе она чувствовала себя надежно укрытой от всякого зла.

Еще был Париж, казавшийся неосуществимой мечтой.

— Сыграйте еще раз, милая, — мягко сказала миссис Като. — Но теперь представьте, что беседуете с тем, кто вам дорог, только не словами, а музыкой. — Она чуть взмахнула унизанной кольцами рукой. — Сыграйте так, будто страстно желаете соединиться с этим человеком. Пусть через музыку он услышит ваше сердце и ощутит свет вашей души.