Мартин О'Брайен - Убийство по французски

Потом столь же умело разобралась с меню вин, выбрав пол-бутылки белого «Шато-дю-Пап» для жареных устриц и густое красное «Жигонда» для daube [11] Тушеное мясо (фр.). . Она даже заявила о том, какое именно «Жигонда» она предпочитает, указав поместье де-ла-Вокуакилльер, и название так правильно и красиво слетело с ее языка, что sommelier [12] Служащий ресторана, ведающий спиртными напитками (фр.). наклонил голову, как бы соглашаясь с ее выбором.

Но это еще не все. Когда принесли еду, Сильвьен ела аккуратно и элегантно, нож и вилку держала так, что локти всегда были прижаты к телу, спина была прямой. Она отпивала вино и воду, но ни разу не оставила следов губной помады ни на рюмке, ни на салфетке. И все время она смотрела ему в глаза, ни разу не перевела взгляд на морщины на его лице и на злые багровые озера пигментных пятен, словно разлитых по его щекам и шее.

Позже, когда он начал задавать свои вопросы, переходя к делу после легкой и незначительной беседы по поводу напитков в «Софителе» и поездке на такси к ресторану, она отвечала вежливо и лаконично, ничего не утаивая. Все, что рассказывал Карно — о ее прошлом, о том, как она стала заниматься этим, — она повторила слово в слово, не краснея и не заикаясь. Она знает цену вопроса и хочет приподняться, сказала она. Они могут на нее положиться. Она не подведет.

Рэссак кивал. Конечно, конечно. Составляя о ней свое мнение.

Молода, красива, обладает определенной твердостью, которая ему скорее нравилась. И если она не справится или попытается хитрить, как та, последняя, то там, откуда она пришла, есть еще очень много других. К концу трапезы он решил, что она и в самом деле вполне подойдет. Отличный выбор.

Оставалась еще одна часть дела, которой нужно было заниматься в его апартаментах.

— Хочешь еще, делай сама, а потом улепетывай, — устало проговорил Рэссак и полез под простыню почесать свое достоинство.

Девушка уже начала надевать трусики и подтягивала их, но оставила там, где они были, на середине бедер, и пошла к комоду, на который он положил пакетик. Она выглядела немного нелепо, шагая вокруг кровати в полуспущенных трусиках, но когда наклонилась над предложенной им дорожкой, Рэссак переменил мнение. Совсем не нелепа. И она это знала, повернувшись к нему всеми своими прелестями, когда вдыхала кокаин, вертя задом, как собака хвостом.

Классный зад, чтобы отхлестать, решил он. Вздохнув, Рэссак изменил мнение второй раз.

— Стой как стоишь, — велел он ей, — стой именно так...

Он уже почти перелез через кровать, протянул руку, когда раздался звонок.

Как было условлено, в три Жако поднялся на третий этаж полицейского управления на рю де Левеше. На лестнице он столкнулся с Корбэном из сэллинджеровского отдела нравов. Тот волок сумку, набитую видеокассетами.

— Гасталь. Есть идеи? — спросил Жако.

— Этот толстяк? — Корбэн потянулся и нажал на кнопку вызова лифта.

Жако улыбнулся:

— Тот самый.

— До конца по коридору, последняя комната налево, — произнес Корбэн язвительно. — И добро пожаловать к нему...

Добравшись до кабинета Гасталя, Жако постучал в косяк и заглянул внутрь. Мужчина сидел, положив ноги на стол, коробка фиников на коленях. Облизав пальцы, Гасталь оставил финики и не без труда выбрался из кресла.

— Мы будем говорить по пути, — сообщил Гасталь, пробежав мимо Жако и направляясь по коридору к лифту. — На твоей машине. У меня кое-что есть, нужно проверить. Недалеко от Опера. Много времени не займет. Ты не против?

Спустя пять минут они развернулись неподалеку от полосатых стен Катедраль-де-ла-Мажор и направились вниз по рю де Левеше. В ста метрах впереди, на углу рю де Панье, образовалась пробка, поэтому Жако выбрал живописную дорогу, работая рулем и педалями по лабиринту разморенных солнцем переулков, в которых свободного пространства оставалось всего по нескольку дюймов от боковых зеркал автомобиля. Мелькали завешанные сохнущим бельем балконы многоквартирных домов. Бросив взгляд наверх, Жако вспомнил, что так сушилась и его одежда. Мать вывешивала ее на веревке через улицу, словно набор флагов на мачте корабля — короткие штанишки, рубашки, носки и, что самое огорчительное, трусики. Тогда он был уверен, будто всем известно, что трусы именно его.

— Город знаешь, — заметил Гасталь, когда они вновь выехали на рю де Панье в полудюжине кварталов за пробкой.

— Многолетняя практика, — отозвался Жако.

— Здесь старья больше, чем в Тулоне, это точно, — пробормотал Гасталь. — Итак, что там у тебя в кастрюльке?