Кристофер Фаулер - Темный аншлаг

– Ну нет, мне потребуется ночь, чтобы восстановить силы, – ответил Мэй. – Судя по твоим словам, квартирная хозяйка не в пример удобнее. Может, тебе следует всерьез задуматься о преимуществах брака.

– Тратить столько усилий, чтобы просто заполучить регулярный секс и кого-то, кто будет регулярно стирать тебе носки? Ну, носки мне она и так стирает.

– Остается секс. Держу пари, ты не помнишь, когда им занимался в последний раз.

– Да нет, помню! – крикнул Брайант, отъезжая от края тротуара. – В субботу вечером. – Он включил левый поворот и повернул руль вправо. – Все было прекрасно, за вычетом одной детали.

– Какой? – Мэй спрыгнул на тротуар и зажмурился от дождя.

– Я пребывал в одиночестве, – рассмеялся Брайант, устремляясь в поток транспорта, двигавшегося без огней.

Ева Нориак любила запах старых театров.

Театральные здания можно как угодно перестраивать снаружи и перекрашивать внутри, но запах, пронизанный человеческим духом, останется. Ева выросла на южном побережье Франции, в маленьком городке Больё под Ниццей, до такой степени обласканном солнцем, что всю округу называли Маленькой Африкой, а ее приезд в Англию совпал с самым продолжительным периодом дождей, который выпал на страну за все десять лет. Через две недели она решила отправиться домой, но в мае ее родину оккупировали, и она была вынуждена остаться.

Именно тогда она открыла для себя мир театра. «Оперный», «Аполлон», «Форчун», «Критерион», «Кембридж» – у каждого были собственное лицо и стиль, но ощущение все порождали сходное. Дважды в день представления собирали под одной крышей охваченных благоговением школьников и ветеранов сцены, лондонцев и туристов, надоевших друг другу супругов и преданных поклонников. Проблема заключалась в том, чтобы объединить их всех и расположить к себе.

Один и тот же спектакль никогда не бывал одинаков, Даже когда казался таковым из зрительного зала. Ежедневно и еженощно велась война за сердца и умы зрителей. Место под солнцем отвоевывали и проигрывали, каждый вечер являл собой арену скромных побед и поражений. Итоги многочасовых репетиций либо принимали на бис, либо оставляли без внимания. Недостатки отмечались или замалчивались. Каждый сценарий призван был стать ключом к сердцу публики; эпизоды либо полностью сочетались с замыслом пьесы, либо выпадали из него. От малейших взлетов и провалов в игре исполнителей впечатление от спектакля могло измениться в мгновение ока.

Роль Эвридики заключала в себе квинтэссенцию оперы, к тому же для молодой певицы сопрано она была безусловным шагом вперед в профессиональном отношении. Одни вокалистки виртуозно владели своими голосами, оттачивая мастерство непрестанной работой. Другие обладали талантом от бога, которому требовалась лишь определенная шлифовка. Второй тип встречался реже, но был более восприимчив к сопереживанию. Певицы, хорошо владевшие техникой, никогда не обнажали душу. Наделенные врожденным талантом обладали захватывающей, опасной, даже роковой силой. Их голоса способны были создавать необычайную атмосферу напряженного ожидания.

Актеры суеверны. Ева Нориак знала о своем природном таланте и верила, что его даровали ей боги, покровители театра. Они благосклонно взирали на нее с небес, защищая от невзгод. В прошлую субботу в разгар дневного налета она шла пешком от собора Святого Павла к вокзалу Блэкфрайарз; представители гражданской обороны тщетно призывали ее спуститься в бомбоубежище. Не важно, во что ты веришь; важно лишь, что у тебя вообще есть вера.

Еве не везло только в выборе любовников; она понимала, что ей придется так или иначе прояснить отношения с Майлзом. Стоило ему появиться в театре, как их тут же бросило друг к другу в объятия. Размышляя о нем сейчас, Ева отдавала себе отчет в том, что он отнюдь не герой ее романа. Майлз будет отчаянно цепляться за нее. С разрывом придется подождать до премьеры. Нельзя преждевременно подрывать его доверие к себе; у нее не было желания сбить с него спесь – пусть это сделают критики.

Майлз Стоун был партнером Евы, Орфеем оффенбаховской Эвридики. В данный момент он изо всех сил стремился быть услышанным на другом конце провода, но акустика здания играла с ним злую шутку. Театр словно осуждал вмешательство внешнего мира, внося помехи в телефонную связь, воплощенную в старинном аппарате, стоявшем в холле у входа в офис компании.

– Не понимаю, что ты делаешь в Лондоне, – кричал он, зажав пальцем свободное ухо. – Я думал, ты осталась в Нью-Йорке. Что значит: я тебя приглашал? Я сказал, не приезжай. Да, так и было.