Кристофер Фаулер - Темный аншлаг

Вырвавшись за пределы театра «Палас», Элспет Уинтер ныряла в затемнение, как в омут, бежала по пустынным улицам города. В груди перехватывало дыхание, но она гнала себя вперед, в темноту, страшась повернуть назад. И все же тот дом, что воспитывал ее на протяжении стольких лет, было не так легко оставить. Ведь он был и ее владением, и за его пределами, по ту сторону светомаскировки, не было ни правил, ни порядка, ничего, кроме ужасающего света свободы.

Для Элспет, Джеффри и сотен им подобных театральные подмостки оставались последним пристанищем стабильности и здравого смысла в мире, позабывшем о самих этих понятиях. Но даже их не минует прикосновение кровожадной руки безумия.

– Ты о чем говоришь, черт возьми?! Как это – не сообщать прессе? – спросил Бенджамен Вулф. – Мне уже звонили, спрашивали, почему утром она не пришла на встречу с фотографом. Что я должен делать?

– Это для всех нас трагедия, Бен, – ответила Елена Пароль, чье ревностное стремление изобразить сопереживание отнюдь не подкреплялось тем обстоятельством, что ей решительно ни до кого не было дела. – Полностью разделяю твои чувства. – Сочетая лицемерие с кокетством, она строила глазки Мэю.

В то утро вторника в театре «Палас» царило раздражение. Из-за полнолуния воздушные налеты продолжались до рассвета, и никто не выспался. Разбомбили подземку на Слоун-Сквер, многие погибли. В утренних газетах подняли вопрос об эффективности общественных бомбоубежищ. Отнюдь не все ими пользовались, а среди тех, кто в них прятался, ходили слухи, что там свирепствует инфекция. По общему мнению, спертый воздух способствовал размножению всех видов бактерий. Большинство лондонцев предпочитали не выходить из дому. Люди прятались в шкафах, под лестницей, спали в подвалах или скрывались в бомбоубежищах Андерсона: четырнадцать гнутых листов из рифленого железа скрепляли вместе и наполовину зарывали в землю; в дождливую погоду их заливало, но они могли выдержать все, за исключением прямого попадания.

Сцена все еще пустовала. Появилось лишь несколько человек из состава исполнителей, но музыканты сидели в оркестровой яме, терпеливо ожидая начала репетиций. Обычно они упражнялись в просторных залах за вокзалом Ватерлоо, но эти помещения реквизировало военное министерство, и теперь, вместо того чтобы играть на залитом солнцем пространстве, взирая на реку, оркестранты набились в яму перед сценой тускло освещенного театра. Самых крепких призвали в армию, и выбывших заменили скрипачи, подрабатывающие на свадьбах, и даже парочка уличных музыкантов с Лестер-Сквер.

К счастью, Антон Варисич, подобно многим великим дирижерам, был так же искусен в дипломатии, как и в извлечении сладкозвучных гармоний из своего разношерстного ансамбля. Ударные и деревянные духовые он доверил оркестрантам, эмигрировавшим из Испании и Франции, придав новой постановке беспечный, космополитичный, типично оффенбаховский дух, непривычный для Лондона. Театральные оркестры по-прежнему тяготели скорее к академической музыке, чем к эстрадной, поэтому исполнители чудесно проводили время, открывая для себя нечто новое. Впрочем, как они смогут репетировать, когда соберутся и начнут проговаривать свои реплики актеры, было пока неясно.

– Как ты думаешь, когда еще раз позвонят, мне придется сказать, что твоя солистка может запоздать на репетицию из-за того, что у нее нет ступней?

– Но это смешно.

– Вот-вот, и они так скажут. – Долговязый Вулф развалился в кресле под номером С15 и пригладил рукой намазанные бриллиантином волосы. В его манерах неизменно сквозил сарказм, отнюдь не вызывавший у окружающих теплоты. – Полицейские шныряют по всему зданию, никто не знает, что происходит, а мне надлежит вести себя так, будто все идет как по маслу.

Елена уставилась в темноту под крышей.

– Бенджамен, пожалуйста, ты же импресарио, гладко врать – твоя профессиональная обязанность, фирменный знак или что-то в этом роде. Если хочешь, можешь заявить журналистам, что она вступила в женскую вспомогательную службу ВВС и вылетела в Тимбукту с миссией милосердия, и у них не останется другого выхода, как тебе поверить. Она ведь из очень аристократического рода, и ее репутацию нужно охранять.

Их диалог был прерван шумом ветровой мельницы. Вулф был вынужден повысить голос, чтобы его услышали, но Елена не намеревалась кричать в ответ. Она сознавала, как легко труппа может поддаться панике перед предстоящей премьерой, да еще в столь тяжелых условиях, но хотела дать понять, что «Уиндмилл» отнюдь не единственный театр, функционирующий во время войны.