Кристофер Фаулер - Темный аншлаг

Кабина лифта находилась наверху, и, когда она его вызвала, ей послышались какие-то странные звуки в движении маховиков, словно по полу волокли мешок с песком.

Канатное колесо завращалось. Лифт заскрипел и начал опускаться.

Темнота театральных залов обычно не пугала Таню. Она провела в них полжизни, а байки о том, что после спектаклей по балконам первого яруса разгуливают привидения, были просто небылицами, сочиняемыми для повышения рейтинга театров. И все-таки сегодня ночью что-то было определенно не так. В желудке появилось отвратительное кислое ощущение, обычно возникавшее, когда она впервые демонстрировала публике свою новую работу.

В этот момент она почувствовала чье-то прикосновение, холодные пальцы на правом плече, легкий хлопок, заставивший ее вскрикнуть от страха. Но поблизости никого не было. Где-то наверху, прямо над ней, отчетливо прозвучали шаги – глухой звук, затем наступила тишина. Она отдернула решетчатую дверь и прыгнула в кабину лифта. Едва ей удалось ее захлопнуть, как у нее подкосились ноги и она рухнула на колени.

Падая, она слегка ударилась головой о боковую деревянную стенку лифта. Просто непостижимо, почему ей так трудно шевелиться. Не хватает сил дотянуться рукой до кнопки и нажать первый этаж. Пытаясь унять судорогу, сводившую икры ног, она неуклюже растянулась на полу лифта, лихорадочно перебирая в уме ужасающие варианты. А вдруг ее хватил удар, как тот, что постиг ее мать? Тогда ее карьере вмиг придет конец. Она заставила себя сосредоточиться. Хватит ли сил подползти к медной кнопочной панели и нажать сигнал тревоги?

Ног она не чувствовала, их словно накачали кокаином. Что же делать? Внезапно соображать и вообще что-то чувствовать стало невероятно трудно: она впала в состояние оцепенения, блаженного оцепенения. Кто-то дотронулся до ее онемевших ног. Она отчетливо ощутила, как нечто холодное охватило ее лодыжки, но что это? Как кому-то удалось тронуть ее, не отодвинув дверной решетки? Услышав чье-то прерывистое дыхание, она попыталась повернуть голову, но мышцы отказывались ей подчиняться. Сейчас что-то тяжелое сжимало ее, придавив ступни. В конце концов, она поняла, что пальцы ног сдавило холодным металлом. Ноги не потеряли подвижности, тело тянулось и гнулось, голова покоилась на полу, лицом вниз. Что, черт возьми, случилось со ступнями?

Они торчали из кабины лифта. Нечто непонятное, что не давало ей двигаться, зажало ступни между перекладинами решетки таким образом, что лодыжки оказались на поперечной перекладине. Сейчас она в полном одиночестве лежала в неловкой позе, пытаясь найти выход из абсурдного положения.

«Вот так люди и умирают, – подумала она. – На здание падает бомба, ты оказываешься под грудой кирпичей, погребен под ними, пока кто-нибудь тебя не откопает. Вот и случилось то, чего я больше всего боялась. Мать, совершенно одна на кухне, пытаясь позвать прислугу, силится доползти до телефона в коридоре. Мне надо было быть рядом с ней, вместо того чтобы репетировать, бесконечно репетировать. А теперь ничего не поделаешь».

Ей снова послышался какой-то шум.

Щелчок нажатой кнопки, а за ним – знакомый скрежет промасленных шестеренок. Лифт вызвали на верхний этаж. Она заставила себя поднять голову и с ужасом увидела, как прямо на нее движется вниз бетонный уровень пола, вот он опускается на ее лодыжки, касается их, давит все сильнее.

Публика театра «Палас» на Кембридж-Серкус тысячу раз восхищенно наблюдала сцены с долгими поцелуями, жестокими убийствами, прочувствованными расставаниями. Но этой ночью никто не видел, как умирает балерина; некому было наслаждаться леденящим душу зрелищем раскалывающихся костей и терзаемой плоти; некому было взирать на потоки крови – не огненно-алой, бутафорской, а крови настоящей, темной, живой; никто не слышал отчаянных стонов умирающей женщины, равно оплакивавшей конец своей карьеры и потерю собственных ног.

У Сиднея Бидла никогда не было неприятностей с полицией, но стоило ему влиться в ее ряды, как они начались. Когда разразилась война, он рьяно взялся за дело, исполненный решимости стать обличителем преступного мира, вернуть на путь праведный людей, которых считал продажными, тупыми, ленивыми и слабыми. Любой полицейский скажет, что тот, кто идет служить в полицию с подобными мыслями, обречен разочароваться. Победы эфемерны, поражения мучительны, благодарность редка и скупа. Полицейские и сиделки объединены в одну категорию социальных работников, но труд сиделок вознаграждается их подопечными. Полицейские же не получают благодарности от тех, кого арестовывают.