Дэниел Сильва - Убийца по прозвищу Англичанин

«А также потому, что ты обладаешь хладнокровием киллера», – подумал Шамрон, однако тогда не сказал этого Габриелю. Вместо этого он рассказал ему про молодого офицера разведки, которого выбрали для выполнения спецзадания потому, что у него был дар: необычайно мощный – для такого маленького мужчины – захват. Рассказал про то, как ночью в пригороде Буэнос-Айреса этот молодой офицер разведки увидел человека, стоявшего на автобусной остановке. «И дожидавшегося автобуса, как обычный человек, Габриель. Обычный жалкий маленький человечек». И как тот молодой офицер разведки выскочил из машины и схватил мужчину за горло и как сидел на нем, пока не отъехал автобус, чувствуя в его дыхании запах страха. Такой же запах, что исходил от евреев, когда этот жалкий маленький человечек отправлял их в газовые камеры. И рассказ сработал – Шамрон знал, что так оно и будет. Потому что Габриель был единственным сыном своих родителей, выживших в Аушвице, и их шрамы были его шрамами.

Габриель вдруг почувствовал, что очень устал. Столько лет, столько убийств, а теперь он впервые сидит за решеткой за убийство, которого не совершал. «Тебя не поймают! – было одиннадцатой заповедью Шамрона. – Ты все сделаешь, чтобы избежать ареста! И если понадобится, прольешь кровь невинных!» «Нет, – думал Габриель. – Кровь невинных ты проливать не будешь».

Он крепко зажмурился и постарался заснуть, но ничего не получалось: свет у Петерсона все время горел. Свет наверняка горит сейчас и на бульваре Царя Саула. И оттуда будет дан звонок. «Не будите его, – подумал Габриель, – потому что я не хочу никогда больше видеть его лживое лицо. Пусть спит. Пусть Старик спит».

Было утро – начало девятого, когда Петерсон вошел в камеру Габриеля. Габриель понял, который час, не потому, что Петерсон потрудился ему об этом сообщить, а потому, что сумел взглянуть на циферблат больших часов ныряльщика, когда Петерсон поднес кофе ко рту.

– Я говорил с вашим шефом.

И умолк, желая проверить, вызовут ли его слова какой-либо отклик, но Габриель молчал. Он держался того, что является реставратором картин и только, а герр Петерсон-де страдает временным умопомешательством.

– Разговаривал со мной как профессионал с профессионалом, он не пытался с помощью лжи выйти из ситуации. Я ценю то, как он к этому подошел. Но похоже, что Берн не имеет желания раскручивать это дело.

– Какое дело?

– Ваше участие в убийстве Али Хамиди, – холодно произнес Петерсон. У Габриеля было впечатление, что он усиленно старается сдерживаться. – А поскольку привлечение вас к суду за ту роль, какую вы играли в деле Рольфе, неизбежно раскроет ваше мерзкое прошлое, мы вынуждены снять с вас и обвинение по этому делу – иного выбора у нас нет.

Петерсон явно не был согласен с решением, принятым его хозяевами в Берне.

– Ваше правительство заверило нас, что вы больше не являетесь сотрудником какого-либо из отделов израильской разведки и что вы приехали в Цюрих не как официальное лицо. Мое правительство сочло нужным принять это на веру. Оно не может допустить, чтобы Швейцария стала ареной борьбы между израильтянами и палестинцами и были бы вновь пережиты ужасы прошлого.

– Когда я смогу уйти?

– Представитель вашего правительства приедет забрать вас.

– Я хотел бы сменить одежду. Могу я получить мой чемодан?

– Нет.

Петерсон поднялся, подтянул галстук и пригладил волосы. Габриель подумал, что все это выглядит странно в присутствии другого человека. Затем Петерсон подошел к двери, постучал и подождал, пока охранник откроет ее.

– Я не люблю убийц, мистер Аллон. Особенно когда они убивают по заданию правительства. Одно из условий вашего освобождения: ноги вашей никогда больше не должно быть в Швейцарии. Если вы сюда вернетесь, уж я позабочусь о том, чтобы вы никогда отсюда не уехали.

Дверь открылась. Петерсон сделал было шаг, затем повернулся лицом к Габриелю:

– То, что произошло с вашей женой и сыном в Вене, – это позор. Должно быть, очень тяжело жить с таким воспоминанием. Я полагаю, вы иногда жалеете, что вас не было в той машине вместо них. До свидания, мистер Аллон.

День приближался к вечеру, когда Петерсон наконец счел возможным выпустить Габриеля. Старшина Баэр молча сопровождал его из камеры с таким видом, словно Габриеля вместо свободы ждала виселица. Баэр выдал Габриелю чемодан, его реставрационное оборудование и толстый, медового цвета, конверт с личными вещами. Габриель долго и тщательно проверял свои вещи. Баэр то и дело посматривал на часы, словно его ждали неотложные дела. Одежда в чемодане Габриеля была обыскана и брошена назад как попало. Кто-то пролил в чемодан жидкость, которой опрыскивают гробы. Баэр наклонил набок голову: