Александр Щёголев - Ночь, придуманная кем-то

Людей в городе прибывало, появились первые одинокие силуэты с куличами и крашеными яйцами в полиэтиленовых пакетах. Что за безумцы? Что за фанатики? Можно спать и спать, сберегая силы для долгожданного завтрака, но люди выползают на улицу, бредут куда-то, бредут… Ах, ведь сегодня Пасха! Праздник праздников… Зачем? Какой в этом тайный смысл?

— Что ж вы меня не разбудили! — Жанна неуверенно осматривалась. — А где Сашуля?

Не понимала, что любое слово — бессмыслица. Двинулась с места, хромая, морщась, придерживая пострадавшее бедро рукой. Обогнула машину, осторожно ступила на проезжую часть, подошла к молодому человеку и обняла его, сунув ладони ему под куртку. Тот дернулся. Чуть ли не отпрянул, испуганно глянув на нее.

— Что происходит? — окончательно растерялась она.

Сегодня полагается всех прощать, хотел ответить он. Сегодня полагается со всеми мириться… Он хотел ответить, но случайный прохожий уже вывернул из-за угла, и тогда человек торопливо шагнул на тротуар, стараясь забыть о том теплом и ласковом, что коснулось его на мгновение:

— Извините, у вас есть спички?

— Тебя так же с праздником, земляк, — весело откликнулся прохожий. — У меня и сигареты есть, американские.

— Спасибо, я не курю.

— А-а, понимаю, даме нужно. — Мужчина коротко гоготнул. — Они нынче все курят, дурочки, — и протянул картонный коробок. — Дарю. Передай ей, что Гурам не жадный.

Дальше было просто: человек залез обратно в машину, устроился поудобнее и собрался чиркнуть спичкой. «Иисус воскрес», — сказал он… Но спичка не чиркнулась — выпала из деревянных пальцев.

— Игорь, ты сдурел? — пискнул кто-то рядом.

— Надо сжечь труп, — объяснил он и неуклюже выбрался наружу. В пальцах возник крохотный трепещущий огонек. Человек приподнял капот двигателя и опустил руку туда. Железная щель жарко выдохнула ему в лицо.

— Бежим! — сумасшедше заорал кто-то.

Ноги сами рванулись вон. Сзади пылал костер, стремительно набирая мощь. А наперерез удиравшим мчался третий персонаж — тот самый весельчак, отдавший коробок спичек.

— Что же вы делаете, ублюдки! — зарычал весельчак и в гневном броске поймал героя за воротник.

Однако Жанна была рядом, мучительно ковыляла следом. Бесстрашная Жанна, бесконечно преданная любимому человеку. Она крутанула здоровой ногой, и воротник освободился. Она боком упала на асфальт, и враг опрокинулся тоже. А потом за спинами бегущих ударил взрыв, но они были уже далеко. Вокруг мелькали солнце, вода, дворы, переулки, потом навстречу открылся перекресток, незнакомый, широкий, и Жанна захрипела:

— Да стой ты, хватит! Никто же не гонится!

Он перешел на шаг, содрогаясь от нехватки воздуха. «А может, не было ничего такого?» — подумал он, задыхаясь. Оказывается, он все еще надеялся. Вот почему спичка не сразу зажглась, вот почему выпала из пальцев…

Женщина догнала его, волоча ненавистную ногу, и заорала, вне себя от злости:

— Объяснишь ты, что произошло?

— Ты его любила, да? — безжизненно спросил он. И остановился.

— Кого?

— Юрия. Мужа Бэлы.

Она загнанно смотрела на него. Она страшно молчала, и тогда он снова заговорил, терзаемый дурацким чувством вины:

— Понимаешь, я звонил следовательше. Ей Бэла какую-то кассету отдала, на которую тебя Юрий записал… если не врет, конечно…

Будто не обвинял, а оправдывался. Будто ждал, что его пожалеют. Тоскливая мальчишечья надежда… Он нестерпимо захотел взять свою женщину за руку, чтобы хоть на мгновение вернуть себя в прошлую жизнь, но сделать это оказалось труднее, чем посмотреть ей в глаза. Тем более, что она бессильно привалилась к оштукатуренному углу дома, пачкая себя грязно-белым, и отвернулась.

— Скажи, — отчаянно попросил человек, — ты с ним…

И чуть не умер под лавиной отвратительных слов, которыми можно было закончить фразу.

— Скажи, он тебя… — потный кошмар вновь крутился в голове.

Женщина сползла по стене дома на корточки, превращая свою куртку в нечто совсем уж неприличное. Она зажмурилась, сморщила изуродованное кровоподтеком лицо и заколотила затылком в петербургский камень. Молча, страшно.

И надежда рухнула.

— Понятно… — сказал он. — Раньше я думал, что есть женщины чистые и грязные, а теперь я знаю, что все женщины грязные.

Получилась фальшь, реплика из провинциального театра — он осознал это каждой клеткой страдающей плоти. Ничего больше не оставалось, кроме как отойти, оступившись на спуске с тротуара, затем подняться с колен и снова идти, сжав в кулаки ссаженные об асфальт руки. А женщина сзади наконец зарыдала, бормоча сквозь спазмы в горле: