Марио Пьюзо - Крестный отец (перевод М.Кан)

Потом Клеменца позвонил в Лонг-Бич Тому Хейгену. Хейген, секунду помолчав, сказал:

― Как можно скорей вышлите на дорогу несколько машин на случай, если Санни что-нибудь задержит по пути ― пробка или дорожное происшествие. Когда на него находит такое, он не соображает, что делает. А наши доброжелатели, возможно, уже прослышали, что он в городе. Мало ли что...

Клеменца с сомнением сказал:

― Пока я успею поставить ребят на дорогу, Санни уж будет дома. А раз я не успеваю, то не успеют и Татталья.

― Да, знаю, ― терпеливо сказал Хейген. ― Но может случиться что-нибудь непредвиденное, и Санни застрянет. Постарайтесь, Пит.

Мысленно чертыхаясь, Клеменца позвонил Рокко Лампоне и велел послать на нескольких машинах людей прикрыть дорогу на Лонг-Бич. Сам тоже вывел свой ненаглядный «Кадиллак» и, взяв троих из караульного отряда, охранявшего теперь его дом, двинулся по мосту через Атлантик-Бич, по направлению к Нью-Йорку.

Один из зевак, которые толклись возле кондитерской, ― средней руки игрок, но неплохой осведомитель, состоящий на жалованье у семьи Татталья, ― позвонил связному, через которого передавал сведения хозяевам. Однако семейство Татталья еще не перестроилось применительно к требованиям военного времени, и донесение долго просачивалось сквозь изоляционные прокладки, пока дошло до caporegime, который связался с главой семейства. К этому времени Санни Корлеоне благополучно вернулся под отчий кров, в поместье возле города Лонг-Бич, готовый предстать пред грозные очи разгневанного родителя.

Война 1947 года между семьей Корлеоне и Пятью семействами, которые объединились против нее, доставалась обеим сторонам недешево. Обстановка осложнялась тем, что извне на воюющих, в отместку за убийство капитана Макклоски, ощутимо давила полиция. Редко бывало до сих пор, чтобы оперативные чины полицейского управления не считались с нажимом, исходящим от облеченных властью должностных лиц, под покровительством которых в игорных притонах и разного рода вертепах процветал порок на коммерческой основе, ― однако в данном случае должностные лица оказались бессильны, как бессильны штабные генералы охваченной мятежом и смутой армии, когда полевые командиры уже не подчиняются приказам сверху.

Семья Корлеоне меньше своих противников пострадала от такого прорыва на защитных рубежах. Самую прибыльную статью ее дохода составляли азартные игры, и поэтому наиболее чувствительный урон она терпела от гонений на «числа», иначе говоря, подпольную лотерею. Устроителей, продававших билеты, ловили с поличным и, обработав предварительно дубинками, швыряли за решетку. Раскрыли несколько подпольных «банков», или игорных домов; устроили облавы, причинив серьезный денежный ущерб их содержателям, «банкирам». «Банкиры» ― люди большей частью с весом ― шли жаловаться к caporegimes, те вынесли их претензии на семейный совет. Но ничего нельзя было поделать. «Банкирам» предложили временно прикрыть их заведения. В Гарлеме, самом доходном районе, «банкиров» позволяли подменять местным неграм, которые орудовали порознь, кто где, всяк на свой страх и риск ― и накрыть их полиции было трудно.

После гибели капитана Макклоски в печати стали там и сям мелькать сообщения, связывающие его имя с именем Солоццо. Приводились доказательства, что Макклоски незадолго до убийства получал откуда-то наличными крупные суммы денег. Эти сведения исходили от Хейгена, его стараниями попадали на страницы газет. Полицейское ведомство отмалчивалось ― не опровергало и не подтверждало сообщения печати, ― а между тем они оказывали действие. Через осведомителей, через своих же полицейских, состоящих на жалованье у семьи Корлеоне, в полицию поступали подтверждения того, что Макклоски был мошенник. Ладно бы он брал просто деньги, обыкновенные бесхитростные взятки ― это бы, в глазах рядового полицейского служаки, еще полбеды. Но он брал деньги, которые грязнее грязи, ― деньги, вырученные от убийства, от торговли наркотиками. А такое, по нравственным представлениям, бытующим в полиции, ― грех непростительный.

Хейген понимал, что полицейскому свойственна до смешного наивная вера в законность и порядок. Вера куда более истовая, чем у обывателя, которому он служит. Ведь порядок, законность ― это тот волшебный источник, откуда полицейский черпает свою власть ― личную власть, услаждающую его точно так же, как услаждает личная власть почти каждого. С другой стороны, в нем всегда тлеет обида на тех, кому он призван служить. Обыватель для него одновременно и подопечный, и жертва. Как подопечный, он неблагодарен, груб, придирчив. Как жертва ― увертлив и опасен, полон коварства. Стоит ему попасться в лапы стражу порядка ― и то самое общество, которое полицейский охраняет, приходит в движение, чтобы любыми средствами свести его старания на нет. Спешат с подкупами важные должностные лица. Сердобольный суд выносит прожженным громилам условные приговоры. Губернаторы штатов и сам президент не скупятся на помилования, если преступника, стараниями уважаемых адвокатов, уже вообще не оправдали. Со временем полицейский становится умней. Почему бы ему самому не прибирать к рукам денежки, которыми откупается от закона темная публика. Ему они нужнее! Пусть его дети учатся в колледже ― чем они хуже других? Пусть жена его ходит за покупками в дорогие магазины. Да и ему не грех прокатиться зимой в отпуск во Флориду, позагорать у моря. Как-никак он рискует жизнью на работе, это вам не шутки!