Дин Кунц - Странный Томас

Что же касается бабушки Шугарс… теперь я уже начинаю задумываться, а не являлись ли ее страсть к путешествиям и частые отлучки вкупе с увлеченностью азартными играми ответной реакцией на психиатрические проблемы дочери, моей матери.

Хуже того, я не могу не думать о том, что болезнь матери не является результатом неправильного питания и причину нужно искать в генетике. Возможно, Перл Шугарс страдала тем же психозом, только в более легкой форме, и проявлялся он не столь ужасно, как у моей матери.

Тяга матери к отшельнической жизни могла быть перевертышем жажды бабушки к странствиям. А стремление матери к финансовой безопасности, которой она добилась благодаря нежеланной беременности, — оборотной стороной бабушкиного увлечения азартными играми.

И вот какой из этого следовал вывод, возможно, и неправильный: в бабушке Шугарс мне нравилась прямая противоположность того, что превращало мать в монстра. Это тревожит меня, как по причинам, которые теперь я могу понять, так и по другим, которые, подозреваю, останутся для меня неясными, пока я не проживу еще двадцать лет, если, конечно, это удастся.

Когда мне исполнилось шестнадцать, бабушка Шугарс предложила мне сопровождать ее в поездках. К тому времени мой дар полностью сформировался: я видел мертвых и осознавал, какие в связи с этим на меня накладываются обязательства. И мне не оставалось ничего другого, как отклонить ее предложение. А если бы обстоятельства позволили мне ездить с ней от игры к игре, от авантюры к авантюре, стрессы повседневной жизни и постоянные контакты, возможно, открыли бы в ней другую и менее привлекательную женщину, чем та, которую я вроде бы знал.

Я должен верить, что бабушка Шугарс обладала способностью искренне любить, которая напрочь отсутствовала у матери, я должен верить, что она действительно любила меня. Если это неправда, тогда все мое детство можно считать выжженной пустошью.

Так и не отогнав эти лишающие покоя мысли по пути из Пико Мундо, я прибыл в церковь Шепчущей Кометы в скверном настроении, в немалой степени соответствующем пейзажу с засохшими пальмами, выжженной землей, брошенными, разрушающимися зданиями.

Остановил автомобиль перед куонсетским ангаром, где меня окружили койоты. Конечно же, их и след простыл.

Они — ночные охотники. В полуденную жару прячутся в прохладных темных логовах.

Не увидел я и мертвой проститутки, зачаровавшей койотов. У меня возникла надежда, что она нашла тропку, ведущую из этого мира в последующий, но я сомневался, что именно мой совет и произнесенные банальности убедили ее покинуть наш мир.

Со дна пластикового пакета, который верно служил мне чемоданом, я выудил фонарь, ножницы и пачку влажных салфеток, упакованных в алюминиевую фольгу.

В квартире, когда я паковал пакет, салфетки определенно казались лишними, ножницы — тем более. Однако подсознательно я, должно быть, точно знал, для чего они мне потребуются.

Для самих себя мы отнюдь не незнакомцы. Только пытаемся таковыми казаться.

Когда я вылез из автомобиля, меня встретили яростная жара Мохаве и абсолютная тишина, какую редко где встретишь, за исключением разве что открытого космоса.

Часы показали, что время и не думало останавливаться: до полудня оставалось только три минуты.

Две высохшие пальмы отбрасывали жалкие тени на пыльную землю перед куонсетским ангаром, словно указывая путь, не мне, а сильно припозднившемуся мессии. Я вернулся не для того, чтобы оживлять мертвеца: хотел только его осмотреть.

Войдя в ангар, попал в адскую печь. Помимо жары, от которой все тело сразу покрылось липким потом, в нос ударил пренеприятный запах.

Слепящий свет пустыни проникал в ангар сквозь окна-амбразуры, но последних было мало, и находились они на таком большом расстоянии, что без фонаря я обойтись не мог.

По замусоренному коридору направился к четвертой двери. Вошел в розовую комнату, когда-то уютное гнездышко, где совокуплялись за деньги, теперь — крематорий, где трупы поджаривали на медленном огне.

Ни любопытные люди, ни пожиратели падали не побывали здесь в мое отсутствие. Труп лежал там, где я его и оставил, с одним развязанным концом савана, с одной торчащей ногой, все остальное скрывала белая простыня.

Теплая ночь и жаркое утро в значительной степени ускорили разложение. Понятное дело, в этой комнатке воняло куда сильнее, чем во всем ангаре.

Удушающая жара и вонь сработали, как два точных удара в живот. Я попятился назад, в коридор, жадно хватая ртом более свежий воздух и борясь с желанием желудка вывернуться наизнанку.