Павел Давыденко: Училка

«Полковнику никтооо, не пишет».

Аня какая-то… С той самой вечеринки, что ли? Турка поморщился, вспоминая Селедку и Стриженого.

Нажал на зеленую кнопку, прижал трубку к уху, через капюшон. Пик поздравлений давно прошел, почти три часа ночи. Сеть разгружена, гудок идет.

– Алло? – «Кислотная» музыка спицей кольнула мозг, на заднем плане орали и ржали еще громче. – Алло!..

– С Новым годом, Ань! – Турка прокашлялся.

– И тебя с Новым годом. А кто это?

– Не узнала? Ну, мы с тобой на дне рождения были. – Тут послышался шорох, будто кто-то сминал фольгу шоколадки. – Я подумал, может быть, ты можешь… Хочешь со мной встретиться.

Динамик зарычал, и громкий визгливый хохот врезался Турке в ухо:

– С наступившим! Хоп-лей, ла-ла лей! ХА-ГА-А-а! Наливай, братва!

Турка отнял телефон от щеки и нажал на красную кнопку. Спрятал мобильник в карман, вдохнул несколько раз морозный воздух и нырнул в дом. Заглянул на кухню – Молчунов на полу, Двойничок так и сидит, пялится на пустой стакан.

«…полковника никто не ждееет».

Как, интересно, справляют праздник остальные одноклассники? Муравей? Мария Владимировна? Жирдяй со стадиона? А менты? А тот бомж? Вова?

Лена, которая так любила уже закончившуюся песню?..

Бэтман так и вовсе не увидит Нового года. А что он вообще повидал в своей жизни, кроме издевательств и насмешек?

Снег скрипел под ногами. В некоторых местах на небе образовались прорехи, и сквозь них подмигивали голубые гвоздики звезд. Турка думал о Лене, о ее любимой музыке. Сейчас и у него самого в голове крутилась другая песня, «Оазисов». Где-то Лена сейчас? Встретить бы ее, обнять… Вот бы сразу после Нового года начиналась весна! А лучше сразу лето.

Откуда-то Турка знал, что с Леной все в порядке, и сейчас она тоже видит эти звезды, и, возможно, немножечко грустит, вспоминая о нем, о том времени, когда они были вместе. Может быть, летом они и впрямь встретятся на море. Созвонятся и встретятся.

Когда били куранты, Турка пожелал, чтоб вонючая школа побыстрее закончилась и растворилась в прошлом. Вместе с уроками и звонками, вместе с обидными кличками, вместе с шумом и криками, вместе с тошнотворной жратвой в столовке, с визгливыми голосами преподш, вместе со скучными предметами и всей этой грязью, мерзостью.

Хотя, может быть, школа – это репетиция жизни? Турка не хотел этого.

Все уходит, и детство тоже, а куда – неизвестно. Прямо как Ленка. Может быть, она позвонит когда-нибудь, может, они еще увидятся.

«Надо идти к маме. Надо к маме… Как она там, одна, в палате?»

Будущее – это СЕЙЧАС, и никто не знает, что случится завтра.

– Куда, куда?! Нельзя, больные спят, не пущу!

Турка пер как танк, то с одной стороны бабушки, то с другой. Прорвался в конце концов, и, не обращая внимания на ее возмущение, потопал по пустым, гулким коридорам. Он пару раз навещал маму, но сейчас все было как в тумане, как в незнакомом лабиринте. Больницы похожи одна на другую: коридоры, палаты, пост медсестры с горбатой настольной лампой. И, конечно, запах – не лекарств, а болезни, чего-то похожего на школу.

– Э, парень, ты куда? Стой! – прогудел сзади бас. Медбрат, наверное.

Девятая палата, девятая… Турка толкнул дверь. Стены сизо-пепельные, тускло поблескивает линолеум. Турка только сейчас понял, что маму нельзя волновать, и что это может быть чревато, но уже вошел в палату, без бахил, естественно, оставляя мокрые следы. Остальные койки пустовали, одна мама лежала под одеялом.

Восковое лицо тонет в сине-черных тенях, нос заострился.

У Турки тревожно шелохнулось сердце в груди. Шагнул, скользнул на колени возле тумбочки, вгляделся в такие незнакомые теперь черты. Как будто прежнюю маму кто-то медленно стирал ластиком все это время, день за днем, и теперь перед ним лишь размытый контур.

Турка уже не слышал, как его окликают на пару бабушка-сторож и детина в зеленоватом халате.

– Мама… мамочка, – пробормотал Турка, и горло сдавил соленый комок. – Я пришел к тебе, мамочка… Прости меня, пожалуйста, я буду теперь хорошим. Прости меня, мама, и не умирай, и не болей, прошу тебя, прошу, мамочка… – шептал он. – Я теперь буду хорошим, я никогда… Никогда больше не буду… – он плакал, и слезы текли по щекам. – Мама, мама… Ну скажи что-нибудь, мама… Прошу тебя…. Мамочка…

Тишина. Сквозь решетку окна в палату струится тусклый, синеватый свет. Совсем-совсем не праздничный.

– Мамочка… Я люблю тебя…