Айзек Адамсон - Тысячи лиц Бэнтэн

Теперь, спустя годы, все вдруг изменилось.

Эд, мой редактор на протяжении пятнадцати лет, ушел в отставку ради спасения здоровья физического и умственного. К тому моменту, как доктора наконец выдвинули ему ультиматум, он выпивал по шестнадцать чашек кофе вдень и дымил как паровоз, выкуривая столько сигарет, что за один только его счет половина табачных лоббистов Америки могла щеголять костюмами от Армани. Покидая «Молодежь Азии», Эд попросил меня стать его преемником, но меня не привлекала перспектива сидеть в Кливленде как приклеенный. Лучше всего у меня получалось держать нос по ветру, тусоваться с детишками и находить сенсации прямо на улицах. Я объяснил, что приковать меня к письменному столу — все равно что приговорить Джими Хендрикса к акустике. Блин, да все равно что заставить его играть на гавайской гитаре.

Эд ответил, что он — простой работяга и не отличит гавайскую гитару от Йоко Оно, но зато знает кое-что о счастливых шансах: такой шанс стучится в дверь всегда потихоньку и никогда — дважды.

Все равно спасибо, сказал я. Первая мысль — лучшая.

Но когда у меня появилась эта первая мысль, я понятия не имел, что вторая мысль Эда — сделать такое же предложение Саре. Я не знал, что она бросит работать на ущербное сетевое детище нашего журнала, generasiax.com, и вернется в команду. И уж конечно я думать не думал, что она станет моим боссом.

Когда это произошло, я закатил несколько истерик (Сара объявила, что я вел себя как чихуахуа с синдромом Туретта [7] Синдром Жиля де ла Туретта — психическое заболевание, при котором, помимо прочих, выделяются «вокальные симптомы» — в частности, вокализация бранной лексики. ), угрожал подать в отставку и пару недель бродил по офису как пришибленный, заново осмысляя принцип «первой мысли». Слава тебе господи, затея с Гомбэем Фукугава позволила мне сбежать от редакции за тысячи миль, но все равно мне думалось, что это своего рода наказание.

Нет, ответил я Саре, я звоню не для того, чтобы подать в отставку.

Звоню я для того, чтобы повторить еще раз: по-моему, эта история с Гомбэем — не такая уж блестящая идея. Сара заявила, что мне платят не за повторения, а за то, что я пишу. Журнал порядком раскошелился на мою поездку в Токио, и моя работа — найти Гомбэя Фукугава и сделать статью.

Я сообщил, что уже его нашел. Та еще задача, добавил я, — постоянной работы у Гомбэя нет, адрес неизвестен, и даже бывший агент забыл его напрочь. Я поведал Саре, как прочесал все притоны патинко в Нижнем городе, как по ходу дела наполовину оглох и намотал порядочно миль на спидометре ботинок. Теперь, когда я наконец отыскал Гомбэя, я перед ботинками в долгу.

Передай своим ботинкам, что жизнь — это путь, а не цель, посоветовала Сара.

Я ей велел не цепляться к моим ботинкам. А что касается Гомбэя, ловить тут нечего. Просто парень, которому вконец не везет, и меньше всего ему нужно, чтоб его невзгоды вытаскивали наружу и размазывали по всему журналу.

Сара учуяла кровь.

— В чем его проблема? — спросила она. — Алкоголь? Наркотики? Он нюхает клей? Западает на проституток? Сам стал проституткой? Детская порнушка — так? Наверняка так. Или смена пола. Халтурная операция по смене пола. Детская порнушка с детишками, сменившими пол! Нет, культ. Педофилический…

— Патинко, — перебил я. — Просто дебильный патинко, Сара.

На секунду в трубке повисла тишина. Мне так хотелось думать, что Сара решает, не отказаться ли от этой истории — вообще от всей серии статей «Павшие звезды», — но кто знает, какие шарики крутятся в ее голове. Мне этого никогда не понять, по попыток я не бросил. Труднее всего избавиться от худших привычек.

— Просто напиши статью, — вздохнула Сара. И отключилась.

А я стоял с трубкой в руке, слушая гудки. Это становится моим любимым развлечением.

Меня разбудил ужасный шум и ркзкий свет, а с потолка на меня опускался восьмирукий стеклянный монстр. Потом до меня дошло, что монстр — всего лишь люстра, а вопит противопожарная сигнализация. Мои мозги бодренько работали еще несколько секунд, но затем выкинули белый флаг. Человеку, сидящему в кресле у изножья моей кровати, объяснения не было.

У человека были аккуратно подстриженные белесые волосы, а кожа такая восковая и бесцветная, будто он провел все лето в подземной пещере. Человек сидел в кресле-ракушке, с геометрической точностью закинув ногу на ногу, демонстрируя стрелки на брюках, такие острые, что впору сасими резать. Он сосредоточенно затягивался сигаретой, струйки дыма плыли к потолку, где и клубились вокруг орущей сигнализации. Несмотря на белые брюки, белый пиджак, белую рубашку и белый же галстук, я все равно был уверен, что он из плохих парней. Еще ни разу в мировой истории ни один хороший парень не носил галстука.