Владимир Лорченков: Прощание в Стамбуле

– А что я буду здесь делать? – немного растерялся я.

– Ты?! – удивилась было моему присутствию здесь она, потом задрала нос и чмокнула меня в ухо. – Дожидаться!

Вот с тех пор я все жду, жду и жду.

Я точно знаю, что каждого из нас можно опознать. Зубы, волосы, слюна, отпечатки – это ерунда. Забавно, что люди, серые и мелкие, как песок на стамбульском пляже, обладают каждый уникальной особенностью. Как и песчинки. Каждый в своем роде. Эта особенность дана тебе Богом вовсе не потому, что он любит тебя. Напротив. Она дана тебе потому, что он тебя недолюбливает и поэтому хочет, чтобы при случае тебя легко можно было вытащить за волосы из толпы тебе подобных. Наказать. Меня он наградил тобой, Анна-Мария.

Каждая снежинка уникальна в своем строении, но поистине я первая, кого, ради ее уникальности, наградили другой.

– В аэропорту, – крутилась на мне ты, – вообще было прикольно.

Я морщусь от этого жаргона, неуместного для тебя, двадцатипятилетней женщины. Ты принимаешь это за гримасу неудобства и приподнимаешься. Я хватаю тебя за зад и с силой насаживаю обратно.

– Куча, – выдыхаешь ты, – народу…

Другая отличительная черта, данная мне, состоит в том, что я совершенно неспособен оценивать события в процессе. Говоря проще, я тугодум. Только сейчас, перелистывая себя колючим из-за поднятого песка ветром, я понимаю кое-что. Ничего из сказанного тобой о мадридской поездке нельзя было не придумать, не съездив туда. Обилие людей в туалетах международных аэропортов и вокзалов? Суматоха на лицах? Ожидание в гостиницах? Обо всем этом я успел рассказать тебе в первую же ночь нашего знакомства, когда, потрясенный и благодарный, говорил, говорил и говорил.

О многом я тебе рассказал тогда, Анна-Мария, да? Уже не помню, что из сказанного я придумал, но остановиться я был не в силах. Почему? Дело, конечно, не только в сексе. После десяти лет прозябания среди бесплотных вампиров я встретил настоящего человека. Тебя. Анну-Марию из крови, плоти, с дерьмом в кишечнике, бактериями во рту и менструальной кровью в вагине. Это потрясло меня. Ты отворила меня. Расторгла венец молчания. Откопала, как Шлиман Трою. И всего-то, что для этого нужно было, – переспать, не требуя ничего взамен. Дать себя всю и во всем, грязно выругаться да попросить отшлепать тебя по заднице, напялив на шею собачий ошейник, ошпарить меня кипятком своего языка и пронзить себя мной.

О чем же я тебе рассказывал в ту ночь? Я стискиваю зубы и вжимаюсь в песок. Ненависть ушла, но, о, если бы я встретил тебя, Анна-Мария, в одну из своих бессонных ночей, то убил бы, видит Бог. Ты проклятая шлюха. Я люблю тебя.

Я рассказывал тебе о том, как брился в туалете Будапештского вокзала и подшивал воротник в аэропорту Вены. О коротком путешествии в Норвегию и трех неделях в Польше. И любую из этих историй ты могла немного переиначить и выдать мне после того, как вернулась. Что ты и делала. Польская история и венский инцидент, венгерские впечатления и норвежские обрывки. Ты позаимствовала все, потому что самой придумывать тебе было лень.

Только о Стамбуле я тебе не говорил ничего, потому что тогда только начал плыть к этому городу, не зная о грядущем столкновении.

Как «Титаник» навстречу айсбергу.

Удивительно, но Анна-Мария, которая отличалась забывчивостью, оставив дома меня, была так любезна, что оставила еще и ключи от этого дома. Так что я мог запросто выходить из ее квартиры в любое время, чтобы прогуляться и подумать о том, где же я на данный момент нахожусь. Странно, но в отличие от спонтанного секса этот ее поступок на меня впечатления не произвел: сказывалась многолетняя работа в редакции, которая обесценивает практически любой подарок.

Газетчики не верят никому, потому что не верят прежде всего себе.

За бескорыстием Анны-Марии, оставившей ключи своему новоиспеченному любовнику, я увидел лишь ее спокойствие, подкрепленное знанием того, кто я. В провинциальном Кишиневе я и правда был известен в степени достаточной для того, чтобы оставить мне ключи, не опасаясь ограбления. Я решил, что она просто знает, чего от меня ожидать, поэтому не побоялась оставить дома.

В гораздо большей степени я был потрясен тем, что эта прекрасная во всех отношениях женщина дает себя такой серости, как я.

Вариант, что она спит со мной из-за дешевой провинциальной известности, я отмел сразу. Анна-Мария не производила впечатления человека, которому близки театр или литература. Позже выяснилось, что я прав: она обожала кинотеатры и то и дело тащила меня на сеансы идиотских молодежных комедий. Больше всего она любила во время утренних сеансов сидеть на первом ряду и увлеченно отсасывать мне, не отрывая при этом взгляда от экрана. Глядя на отражение суматошных лиц из цветастых никчемных фильмов в блестящих зрачках Анны-Марии, я кончал. Она с естественной и бездумной грацией животного сплевывала, промокала губы платком и приваливалась мокрой щекой к моему плечу.