Владимир Лорченков: Прощание в Стамбуле

На меня смотрела Анна-Мария.

Жалко, очень жалко. Я на ощупь закрыл воду и застегнулся.

– Пьеса у тебя скучная, – сказала Анна-Мария, – но я тебе отсосу. Да ты заканчивай.

Дверь закрылась, и я, сглотнув, закончил. Вымыл руки и вернулся в комнату. Там, возле телевизора, стояла, в одних гетрах, Анна-Мария. Мне показалось, что она как-то застенчиво съежилась, и я удивился. С ее развязностью в ванной это никак не сочеталось. Потом понял, что ей просто холодно. И сел в кресло. Она молчала.

– Встань на колени, – сказал я.

Она встала.

– Ползи ко мне, – сказал я, расстегиваясь, – на коленях…

Она поползла.

На следующий день я не пошел на работу.

Я переворачиваюсь на бок и пытаюсь заснуть. Но в голову мою, словно волной в берег пролива, бьет только одна фраза. Анна-Мария, Анна-Мария. Намокла ли ты, вспоминая меня на франкфуртском автовокзале перед своим последним выездом? Сколько капель твоей благословенной жидкости впитали трусики-шорты с отпечатком губ на лобке? Кому дала там? Закрывала ли глаза, выпив принесенную кондуктором минералку, чтобы сжать ноги и немного – совсем чуть-чуть! – подумать о том, как их раздвигал я? Была ли ты вообще на этом вокзале и как часто вспоминала меня, когда улетела туда?

И улетала ли?

– Сначала в койку, потом поговорим!

Запыхавшаяся, холодная с улицы Анна-Мария говорит это в коридоре и бежит в комнату, на ходу стряхивая с ноги туфлю. Я подбираю ее, любовно целую носок и кладу на полку для обуви. Когда я приду в комнату, я знаю, она уже будет там, в постели. Голой извиваться под одеялом, мастурбировать, поскуливать и материть меня. Но пока она не кончит хотя бы раз, я под одеяло не залезу. Как бы она ни ругалась. Иначе я рискую – совершенно неудовлетворенная Анна-Мария просто зверь, маленький зверь, не отдающий себе отчет в том, что пытается выцарапать из твоей шеи вену.

– Заткнись, – резко говорю я, – и кончай!

Мне хочется поговорить с ней. И сунуть в нее. После недолгих размышлений я решаю комбинировать – суну и поговорю.

Под одеялом настоящее торнадо. Выматерив меня напоследок, Анна-Мария орет во все горло и, перегнувшись, как эпилептичка, замирает. Сделав мостик, покачивается. А минут через пять ее мышцы ослабевают, и она расползается по постели горячим желе. Я раздеваюсь и сбрасываю с нее одеяло. Она изумительна. Просто подарок какой-то. Женщина с великолепным молодым телом, сексуальная и совершенно раскрепощенная – моя. Что она здесь делает? Сейчас я могу сравнить ее с собой: Анна-Мария в моей постели была так же удивительна и нелепа, как я сейчас – на этом стамбульском пляже.

Каким образом я – тридцатилетний неудачник, не добившийся ничего, кроме прогрессирующего алкоголизма и хронической депрессии, в постели совсем не выдающийся, и не красавец, с характером скверным – стал обладателем этого чуда? Поначалу я спрашивал, Анна-Мария отмалчивалась. Тогда я испугался, что надоем ей этими вопросами, и перестал донимать ее. Ты получил все, не дав ничего, – сказал я себе, – сорвал банк, хапнул куш, так пользуйся им и наслаждайся.

Постепенно ощущение, что я бездомный, а Анна-Мария – роскошная дача, оставленная хозяевами на зиму, которую бродяга на шикарных диванах чужого дворца коротает, покинуло меня.

В конце концов, нужно же было научиться хоть немножко любить себя!

Я досыта наедаюсь видом Анны-Марии, которая начала приходить в себя и, как всегда после оргазма, захотела пить. Даю ей ее любимый красный чай с сахаром. Она, откинувшись на локте, прижавшем к подушке ее волосы, цедит красное пойло, глядя на меня. Грудь – благословенный второй размер – не обвисает, и я могу спокойно гладить ее. Анна-Мария бросает чашку и, обняв меня, со слюной и языком проталкивает в меня свой согревшийся во рту чай.

– Я умывалась в туалете, ну, в аэропорту, – пусто щебечет она, – и все вспоминала тебя. Вокруг было полно каких-то азиаток, негритянок. Пока я лицо кремом мазала, они все так и шныряли повсюду.

Я шлепаю ее по заднице и усаживаю на себя. Она охает, а потом лижет мне руки. Анна-Мария поехала в Мадрид на второй день нашего знакомства. Ее там ждали, так она мне объяснила после того, как подползла на коленях через всю комнату, расстегнула и отсосала. Все это естественно и без жеманства. С этим я, привыкший к тому, что женщина постоянно себя на что-то меняет, не сталкивался. Поэтому уже утром – вдохновленный четырьмя ночными соитиями – собрался тащить ее чемоданы в аэропорт. Она, смеясь, покрутила пальцем у виска и оставила меня дома.