Пьер Буль - Фотограф [litres]

Как-то раз в разговоре с ней он случайно упомянул про коллекцию своих лучших, по его собственному убеждению, снимков, многие из которых по различным причинам никогда не были опубликованы. Она попросила его показать ей эту коллекцию. Марсиаль хранил ее в ящике стола, никогда никому не показывал, да и сам смотрел крайне редко. Она проявила настойчивость, преисполненную такого дружелюбия, что он не смог ей отказать. Он пригласил ее к себе в номер, по воле случая оказавшийся рядом с ее номером, и, достав альбом, стал рассказывать о разных случаях из своей жизни, проявляя почти прежний энтузиазм, проснувшийся в нем благодаря этой новой симпатичной знакомой.

Он говорил долго, почти не глядя на нее, и каждый снимок требовал комментариев, а то и целого нового рассказа. Когда он добрался до последнего кадра (где был запечатлен как раз тот алжирец, который оказался виновником его инвалидности), взгляд Ольги встретился с его взглядом, и ему почудилось, что он прочел в нем такое же волнение, какое испытывал в эту минуту сам. Так, во всяком случае, ему показалось в тот момент, может быть, просто потому, что он отвык от подобных ситуаций. Когда он задумался – у него была привычка вновь мысленно переживать и анализировать события, которые внесли смуту в его сознание, пытаться понять их внутренние пружины, – это волнение показалось ему труднообъяснимым. Он начинал подозревать девушку в том, что она просто играла комедию и с какой-то почти дьявольской ловкостью имитировала чувства, которых вовсе не испытывала. А минутой позже он уже сердился на себя за подобное предположение.

Каковы бы ни были ее чувства либо ее мотивы, она легко и непринужденно упала в его объятия и стала его любовницей. Все произошло без особых осложнений. Он больше всего на свете любил простоту, и она, видимо, тоже ее ценила… «И все-таки странно», – повторял он, думая об этом приключении. Впрочем, возможно, это его собственный сложный характер заставлял его усматривать некую странность в совершенно нормальном поведении. Такого рода недоверчивость грозила превратиться у него в манию. Вот только что он был склонен считать лицемерной, почти подозрительной любезность Вервея. А теперь настороженно исследует порывы влюбленной женщины. Воистину нужно быть Марсиалем Гором, чтобы постоянно держать себя в таком напряжении.

Он привычно пожал плечами и, поколебавшись еще немного, тихо прошел к себе в номер, решив не стучаться в дверь своей подруги. В конце концов, у него еще будет время увидеться с ней – сегодня вечером или, может быть, завтра, если Эрст не засидится допоздна. Нужно было отдать ей должное: она не осложняла его полубогемную жизнь старого холостяка, упорно отстаивающего свою независимость, и он был ей за это признателен. Он любил иногда побыть в одиночестве и не смог бы вынести женщину, которая каждую минуту вмешивалась бы в его жизнь. Ничего подобного с Ольгой Пулен – если он правильно запомнил ее фамилию. Она не хотела ни в чем ему мешать, не хотела доставлять ему никаких хлопот и приложила немало усилий, чтобы дать ему понять это, чем еще больше удивила его.

Ее, казалось, вполне устраивала возможность время от времени проводить с ним несколько часов, никогда не навязывая ему свое присутствие. Она никогда не просила «вывести» ее куда-нибудь, никогда не выражала желания быть представленной его друзьям, кстати, друзьям весьма немногочисленным, трем или четырем таким же богемным личностям, как он сам или как Эрст, которые в свои сорок или пятьдесят лет продолжали жить, точно постаревшие студенты, хранящие верность своим любимым развлечениям в виде бриджа, бильярда и шахмат, которым они предавались в прокуренных кафе на левом берегу Сены.

– В общем, идеальная для меня женщина, – пробормотал фотограф, кладя свою аппаратуру на кровать.

Это была констатация очевидного, но обилие положительных качеств, которые нельзя было не признать в Ольге, побуждало его вновь и вновь находить странным стечение обстоятельств, благодаря которым пересеклись их пути.

Телефонный звонок застал его в момент, когда он, приняв душ и продолжая думать об Ольге, расхаживал в халате по комнате. Это был Эрст, звонивший из бара.

– Это ты? Я переодеваюсь. У меня был трудный день. Буду готов через десять минут. Ты подождешь меня в баре или поднимешься сюда?

Эрст сказал Марсиалю, чтобы тот не торопился. Он зашел только пожать ему руку, поскольку вечер у него оказался занятым, и поужинать вместе, как они собирались, им не удастся.