Иори Фудзивара - Праздник подсолнухов

Послышался голос Мари:

— Ну а где другие «Подсолнухи»?

— Все пять картин, написанных в Париже, находятся в собственности западных музеев. Если из семи работ арльского периода исключить ту, что сгорела, и ту, что принадлежит «Ясуда Касаи», останется пять, четыре из которых также хранятся в западных музеях, где и останутся навечно. Почти все они тридцатого размера. Есть лишь одна картина двадцатого размера, она находится в частной европейской коллекции. Кажется, владелец говорил, что ни за что с ней не расстанется.

Мари указала на пометки шариковой ручкой на полях книги:

— Что же тогда означают эти «восьмые арльские „Подсолнухи“»?

— Эйко носилась с идеей, что Ван Гог мог написать еще одни «Подсолнухи».

Шла осень восемьдесят седьмого года. Именно в тот год «Подсолнухи» после многолетнего перерыва повторно прибыли в Японию.

Помню ледяной ветер, рвавшийся в окно. И еще помню, как Эйко подробно излагала все детали обуревавшей ее фантазии. В тот вечер она впервые по-настоящему поделилась со мной своей идеей. Было примерно одиннадцать вечера, мы только что закончили поздний ужин. После шести лет, которые она прослужила научным сотрудником, ее наконец собирались сделать штатным работником музея. Я в тот год начал самостоятельный бизнес. Оба были завалены работой. В тот период нас редко можно было застать в квартире на восьмом этаже небоскреба «Митака» раньше полуночи. Дни пролетали, словно минуты.

В тот вечер я, невидящим взглядом уткнувшись в экран, смотрел новости. Бросив на Эйко мимолетный взгляд, я заметил, что она сосредоточенно рассматривает разложенные на кухонном столе толстые книги. Наверно, на вечер принесла с работы какие-то художественные альбомы. Понаблюдав за ней некоторое время, я спросил:

— Почему ты их сравниваешь?

Она с улыбкой обернулась ко мне:

— Знаешь, как это здорово — мечтать о том, что Ван Гог мог написать еще одни «Подсолнухи»…

— Опять ты за свое? — ответил я. — Ну помечтай, помечтай. Ты хоть взгляни, в какую эпоху мы живем. Мечта о социализме и та отмирает. Посмотри лучше новости.

С экрана телевизора Горбачев провозглашал победу перестройки. Мельком взглянув на экран, она закрыла альбомы.

— Не надо сравнивать социализм и искусство. Моя мечта, кстати, хотя бы имеет под собой основание.

— Мечта называется мечтой как раз из-за отсутствия каких-либо оснований. Ну какое, скажи на милость, может быть основание для восьмых «Подсолнухов», о которых ты все время твердишь?

— Пожалуй, ты прав. Основание — это громко сказано. — Она засмеялась. — Ну что, поделиться с тобой своими соображениями?

— Ну, если тебе так хочется…

— Готов выслушать серьезно? Не поднимешь на смех?

— Обещаю не смеяться, — уверил ее я.

Она взяла с книжной полки сборник писем Ван Гога. Пятый том переводного издания.

— Посмотри сюда.

Я взглянул, куда она указывала. Это было письмо Ван Гога к младшему брату Тео, относящееся к арльскому периоду и написанное еще до инцидента с отрезанным ухом, в сентябре. Дата не значилась.

«Хотелось писать еще подсолнухи, но сезон закончился. Кстати, за осень думаю написать двенадцать холстов тридцатого размера».

Она открыла другую страницу. После инцидента с отрезанным ухом, двадцать восьмое января:

«Я мысленно располагаю такие холсты между „Подсолнухами“, которые тогда образуют нечто вроде люстр или канделябров, приблизительно одинаковой величины, и все это в целом состоит из семи или девяти холстов».

— Из этой фразы как минимум не следует, что Ван Гог написал в Арле только семь картин, так ведь? Потому что изначально хотел написать двенадцать.

Я расхохотался:

— Хотеть и сделать — разные вещи. Будь это одно и то же, Советский Союз избежал бы агонии.

Она гневно взглянула на меня:

— А еще обещал не смеяться. Значит, ты реалист, да?

— В коммерческом искусстве без реализма никуда.

— Но ведь ты, Дзюндзи, читал этот сборник писем?

— Читал, но таких мелочей, естественно, не запомнил.

— Тогда, может, ты вспомнишь вот это?

Она перевернула страницу. Все тот же январь. Тридцатое число.

«Когда пришел Рулен, я как раз закончил писать повторение „Подсолнухов“, поставил две „Колыбельные“ между этими четырьмя букетами и показал ему. Рулен передает тебе привет».

Она вопросительно взглянула на меня, и я ответил:

— Если не ошибаюсь, Рулен — это почтальон, с которым Гог…

— Ван Гог.

— Рулен — это почтальон, с которым Ван Гог сдружился. Ван Гог написал шесть его портретов. Для «Колыбельных» — их он написал пять — позировала его жена.