Андрей Рубанов - Хлорофилия

На лице Смирнова не дрогнул ни один мускул.

– Старик, – продолжал Савелий, – богат, одинок и практически беспомощен. Идеальная жертва для похищения.

Доктор опустил глаза и поинтересовался:

– Вы знаете, кто его сын?

– Теперь знаю, – с вызовом ответил Герц и налил себе воды.

Смирнов печально понаблюдал за тем, как полный бокал превращается в пустой, и произнес:

– Ни один похититель не станет связываться со службой безопасности «Двоюродного брата».

– Вам виднее.

Доктор оставался невозмутим.

Савелий расправил плечи, решился и вкрадчиво попросил:

– Расскажите нам про «друзей», доктор. Вы старый товарищ Пушкова-Рыльцева. Вам известно, что он собирался уехать ото всех, чтобы, как вы выразились, «тихо помереть». Такие вещи говорят только самым близким! Мне кажется, у вас и старика были и есть общие «друзья». Расскажите о них.

Гари Годунов выдвинул челюсть: дал понять, что присоединяется к просьбе. Однако доктор, недоуменно поднявший было брови, теперь улыбался.

– Молодые люди, это глупо. Неужели вы решили, что я имею отношение к мафии?

– Мы ничего не утверждаем, – деревянным голосом произнес Савелий. – И мы не молодые люди. У нас есть веские основания для подозрений.

– Переубедите нас, – небрежно предложил Годунов.

Доктор улыбнулся еще шире:

– Но чего ради? Вы что, работаете в полиции нравов?

– Ха, – выдохнул Годунов. – Это не разговор. Савелий – журналист, я – литератор, мы известные люди, у нас репутация. Наше слово кое-что весит. К тому же вы читали мою книгу… Обещаю, все останется между нами. Мы хотим знать, можно ли вам верить. Хотим понять, почему пропадают люди. А вы ведете себя как человек, который знает многое, если не все, и помалкивает…

– Молодые люди, – медленно повторил доктор, – помалкивать – это тоже позиция. Кстати, не самая плохая. Особенно в наше время. – Он встал. – Пойдемте со мной. Я покажу вам свою мафию. Своих «друзей» и «подруг». То, что вы увидите, вас шокирует. Но вы заговорили о доверии… И у вас, я вижу, благородные намерения. Лучший способ установить доверие – позволить вам узнать то, что знаю я. Не так ли?

Смирнов перестал улыбаться, повернулся и прошел в соседнюю комнату. Она оказалась сплошь заставлена шкафами и стеллажами, где были во много рядов выстроены огромные фляги с питьевой водой. Савелий уловил сильный странный запах.

– Лаванда, – мгновенно опознал Годунов.

– Здесь мы храним постельное белье, – негромко пояснил доктор. – И разумеется, воду. Мы расходуем воду в огромном количестве.

Он нажал кнопку. Один из шкафов сдвинулся в сторону, открывая массивную стальную дверь.

– Прошу за мной. Соблюдайте тишину и ничего не трогайте.

Они вошли в коридор. Сделали несколько шагов по толстому белому ковру. За огромным, от пола до потолка, стеклом увидели обширную светлую комнату. Вдоль стен стояли в ряд десятки маленьких детских кроватей. Смирнов посмотрел на спутников, поднес к губам палец. Часть стеклянной перегородки скользнула в сторону.

Герц шагнул.

Здесь был свежайший прохладный воздух, как в сосновом лесу, а влажность явно приближалась к ста процентам.

В ближайшей к себе кровати Савелий увидел ребенка. Мальчика. Голого, лежащего на боку. Ребенок спал.

Он был обыкновенный, пухлый. Может быть, годовалый. Или даже младше. Пальчики на одной руке слегка шевелились.

Он сопел и иногда шевелил бровями – ему что-то снилось.

Его кожа имела оливково-бронзовый оттенок.

Стебли за окном изменили положение, приоткрылся просвет, ударило предзимнее солнце, густо-желтое, – в его лучах младенец стал просто зеленым.

Он был зеленый, как сосновая хвоя. Как березовый лист.

Савелий наклонился, чтобы рассмотреть внимательнее, и ему показалось, что зрение обманывает его, а когда он понял, что не ошибся, – пол стал плавно уходить из-под ног. Чьи-то руки удержали его, подхватили за плечи, за поясницу.

Очнулся он в коридоре, сидящим на кушетке. Мрачный Годунов совал ему в зубы стакан с водой. Вода лилась по подбородку и дальше вниз, на грудь, на рубаху. Голос доктора доносился, словно сквозь вату.

– Мы называем их «зеленые дети». Сейчас тут у нас тридцать малышей. Самому старшему – четырнадцать месяцев. Это очень необычные дети. Мы знаем о них очень мало. Говоря простым языком, они наполовину – люди, наполовину – растения.

Годунов увидел, что Савелий уже владеет собой, немедленно вручил ему полупустой стакан и выпрямился: